Келсо подал сигнал, и собравшиеся офицеры начали идти к своим местам у длинного стола.
Сервиторы сновали среди гостей, наполняя бокалы.
Внешняя дверь открылась, и вошли два человека. Один был высоким человеком, одетым в униформу Имперского комиссара. На другом была черная эмблема старшего офицера его полка.
— Наконец-то, — сказал Келсо.
— Джентельмены, прошу, — сказал Вон Войтц, указывая прибывшим на их места. Танитские офицеры прошли к своим местам.
— Тост, я думаю. Вон Войтц? — предложил Келсо.
Вон Войтц кивнул и встал с бокалом в руке. Высокопоставленное собрание встало вместе с ним, стулья со скрипом отодвинулись назад.
Вон Войтц мгновение обдумывал свои слова. Он посмотрел вдоль стола на старших офицеров Танитсткого полка: Комиссара Виктора Харка и Майора Гола Колеа.
I
На шестьсот четвертый День Боли, двести двадцать первый день 774-го Имперского Года, Жером Ландерсон покинул свое рабочее место по звуку карникса. Горн сигнализировал переход от дневной смены к ночной.
Он был изнурен, голоден и насквозь промок от пота. Его руки и спина болели от махания молотом, а кисти рук так окоченели от постоянных ударов, что он больше не чувствовал пальцев. Но он не поплелся устало к столовым или душевым с другими из дневной смены из Айконоклава, так же, как и не начал долгую прогулку назад к разрешенному местожительству вдоль речной стены Инейрон Таун.
Вместо этого, он пошел на запад, через разрушенные арки старой городской коммерции.
Там когда-то процветал рынок – дешевые продукты питания, зерно, домашний скот, инструменты – и лицензированные торговые дома когда-то ставили свои вычурные шелковые палатки и демонстрировали безделушки в ассортименте.
Ландерсон всегда любил коммерцию за ее аромат чего-то далекого. Однажды он купил маленький металлический диск с гравировкой темплума Экклезиархии на Энотисе только потому, что тот проделал такой долгий путь. Теперь далекое казалось еще более далеким и недостижимым, несмотря на то, что сегодня ночью это было его делом.
Коммерция в эти дни лежала в руинах. Все, что осталось от широкой арочной крыши, было гнилым и почерневшим от дыма, и ряды металлических прилавков, за которыми торговцы продавали дешевые продукты, были изогнуты и покрыты ржавчиной. На усыпанной щебнем земле, несколько вороватых торговцев, притаившихся за бочками с огнем, торговали предметами роскоши, такими как мозговые косточки и изогнутые столовые приборы за продовольственные монеты и разрешительные пластинки. Каждый раз, как только был намек на патруль экскувиторов, проходящий неподалеку, мусорщики растворялись в тенях.
Ландерсон шел, пытаясь втереть немного жизни обратно в свои закопченные руки. Он покинул коммерцию через широкий пролет из белых мраморных ступеней, ступеней, все еще изрешеченных черными воронками от лазерного огня, и начал спускаться по Авеню Голеней. Конечно же, это не было настоящим названием, но иго угнетения породило черный юмор в угнетенных. Это было Авеню Аквилы. Длинное и широкое, с рядами оуслитовых постаментов по обе стороны. Статуя Имперского героя когда-то стояла на каждом. Захватчики уничтожили их все. Теперь только раздробленные каменные голени росли из гордых ступней на этих постаментах. Отсюда и название.
Таликсовые деревия, высокие и стройные, росли вдоль авеню. По меньшей мере, два были обрублены и переделаны в виселицы для проволочных волков. Не было никакого смысла пытаться избежать их.
Ландерсон шел дальше, пытаясь не смотреть на скелетообразные манекены, безвольно свисающие с деревьев на металлических цепях. Они скрипели, слегка поворачиваясь на легком ветру.
Дневной свет угасал. Небо, уже затуманенное бесконечной завесой пыли, заблестело, как будто надвигался туман. К западу, печи мясоперерабатывающих заводов залили низкие облака сиянием цвета гранатовой плоти. Ландерсон знал, что ему теперь стоит поторопиться. Его имаго разрешал ему проявлять активность только в дневное время.
Он пересекал площадь у Талленхолла, когда почуял глюф. Он вонял, как разряженная батарея, ионизированный запашок, острый запах крови и металла. Он спрятался в заросшей замысловатой железной изгороди и стал смотреть. Глюф появился в северном углу площади, передвигаясь по ветру, как воздушный шар в восьми метрах над землей, медленно и лениво. Как только он засек его, он пытался посмотреть в другую сторону, но это было невозможно. Плавающие сигилы, яркие, как неон, приковали его внимание. Он чувствовал, как его желудок бунтует при виде этих омерзительных, закручивающихся символов, к горлу подступает тошнота. На краю разума он слышал дребезжание, напоминающее звук роящихся насекомых, трущихся крылышками.
Имаго в плоти его левой руки дергался.
Глюф колыхался, затем начал скользить прочь, с глаз долой позади останков городской библиотеки. Как только он исчез, Ландерсон уперся руками в землю и стал жутко блевать в выжженную траву.
Когда он закрыл глаза, он мог видеть непотребные символы, сияющие в бессмысленных повторениях на веках.
Нетвердо он поднялся на ноги, поддавшись чарам головокружения, и внезапно опрокинулся на ограду для поддержки.
— Вой шет! — рявкнул жесткий голос.
Он потряс головой, пытаясь выпрямиться. Сапоги скрипели по кирпичной пыли, приближаясь к нему.
— Вой шет! Экхр Анарк сетрикетан!
Ландерсон поднял руки в мольбе. — Разрешено! Разрешено, магир! — Три экскувитора окружили его. Каждый был дух метров ростом и одет в тяжелые сапоги и длинные серые чещуйчатые плащи. Они нацелили свои витиевато украшенные лаз-локи на него.
— Мне разрешено, магир! — умолял он, пытаясь показать им свой имаго.
Один из них ударом кулака бросил его на колени.
— Шет атрага юдерета хаспа? Вой ленг хаспа?
— Я... я не говорю на вашем...
Послышался щелчок, и потрескивание вокса. Один из них заговорил снова, но его грубые слова были непонятны из-за резкого механического эха.
— Что ты здесь делаешь?
— Мне разрешено проходить днем, магир, — ответил он.
— Смотри на меня! — Снова варварский язык был перекрыт аугметически генерированной речью.
Ландерсон посмотрел наверх. Экскувитор, нависший над ним, был таким же жутким, как и любой из его рода. Только верхняя часть
