Да, есть. Но это будет потом и, соответственно, с этим и разбираться нужно будет потом.
Первый бургомистр, которого за глаза звали «папаша Беньямин» — плотный, уже немолодой мужчина с висячими усами, выбившийся, в первые люди города из простых рыбаков, умел действовать жестко, а иногда и жестоко. Он мог заставить слушать себя не только горожан, но и богатых бюргеров. Теперь, вся роль Городского совета была сведена к тому, чтобы утверждать решения, принятые Беньямином. Но так как все решения были по существу, споров не возникало.
Папаша Беньямин, для начала, распределил все башни и куртины между гильдиями ремесленников и купцов, назначил ответственными за эти участки старшин и обер — мастеров, пригрозив, что в случае ненадлежащего отношения к обязанностям наказанием станет изгнание из Тангейна, с лишением имущества и гильдейского знака!
Но дураков, или чрезмерно ленивых в городе не было, а если и были, то они не становились во главе цехов и гильдий. Гильдейские старшины приказали сворачивать работу и вытащили на стены всех своих родственников, подмастерий и учеников. Быстро определились — кто может обращаться с арбалетом, кого приставить к баллисте, а кому просто жечь костер и кипятить смолу, подтаскивать бревна и камни к тем, кто станет оные бросать вниз. Дело нашлось даже для слабосильных стариков. Эти аккуратно раскалывали чурбачки, заготавливая будущие болты для арбалетов, а подростки были отправлены резать стебли рогоза — подсушить, так и для древков стрел сойдет.
В городе при своем деле остались лишь кузнецы да оружейники, но тут уж ничего не поделаешь — спрос на их услуги во время войн возрастает в разы. Лошадь нужно ковать и в мирное время, и в немирное. А выкованная подкова, в крайнем — то случае, и за оружие сойдет.
К стенам и башням потянулись телеги, груженые бревнами и камнями, зашевелились каменщики и плотники, исправляя огрехи прежних времен — где ставили заплаты, а где полностью меняли целые куски стен. Вон, уже и отряды городской стражи, набранные из младших сыновей пекарей и ткачей, выстроились на плацу и обучались у пожилых ветеранов воинским премудростям.
А еще нужно было проверить и вычистить колодцы, пополнить крепостные склады провиантом, обустроить госпитали. И, определить — в какую сторону будет расширяться городское кладбище…
Горожане готовились к осаде по — своему — запасали рис, фасоль, чечевицу, пшеницу, просо, соль и муку. Оптовые торговцы, поначалу, даже не повышали цены, радуясь появившемуся спросу. Но у оптовиков провизию скупали не жители Тангейна, а прозорливые купцы, мечтающие получить побольше прибыли. Разумеется, цены тут же полезли вверх. Если вчера мешок сахара стоил две векши, то сегодня уже четыре, а завтра мог стать и шестью. Горох, извечная пища бедняков, вообще подпрыгнул до десяти векшей.
Городской совет, сам состоявший из купцов и ремесленников, поначалу смотрел на выкрутасы сквозь пальцы, но потом спохватился, наступил самому себе на горло и принял решение, что цены не должны увеличиваться более чем на сто процентов. Конечно же, это тоже немало, но кое-кто норовил взять за товар и двести, и триста.
К вечеру уже нельзя было купить ни лука, ни чеснока. Свежие овощи еще продавали, но яблоки и груши было уже не купить — все быстро догадались, что фрукты можно разрезать на дольки и засушить. В трактирах и кабаках еще подавали жареную рыбу и мясо, но вместо хлеба посетителям предлагали зелень.
Чего было вволю, так это вяленой и сушеной рыбы. Но умные люди, услышав бодрые разговоры о том, что мол, море рядом и без рыбы не останемся, только покачивали головой и убирали подальше копченого палтуса и сушеную треску. Над «умниками» смеялись, но когда городской магистрат скупил весь дневной улов на нужды города (стражники отогнали приказчиков и трактирщиков, привычно вышедших к возвратившимся судам!) и запретил рыбакам выходить в открытое море, только рты открывали. Рыбаки, разумеется, не послушались и, как потом выяснилось, напрасно.
Следующим шагом власти стал запрет на продажу петрола. Все его запасы, хоть в городе, хоть за пределами, изымались в пользу Тангейна. Исключение было сделано только для гномов, да и то, только для того топлива, что уже было закуплено.
Кое — кто не собирался оставаться в городе, предпочитая уехать куда-нибудь вглубь страны, чтобы пересидеть все опасности в тишине и спокойствии. Эти распродавали имущество (а кое-кто, напуганный норгами, даже и дома). Дом с садом на окраине города можно было купить по цене коровы, а тот, что был ближе к ратуше — по цене коня. Но коров и коней уже никто не продавал. Те, кто сумел скопить какие-никакие деньги, и не хотел, или не мог уехать, прятали сокровища — кто в саду, а кто замуровывал в стены.
Но было и другое: кто-то предлагал купить свой дом, а когда приходил покупатель с деньгами, то обнаруживал, что его ждет не недвижимость, а пара мордоворотов с кинжалами… Таких, по распоряжению городского совета, предлагалось казнить на месте. Не то нынче время, чтобы вникать в обстоятельства происшествия.
На базарах и в лавках вдруг вздорожали мешки, корзины и большие кувшины — они понадобились купцам, чтобы вывезти из закромов в укромные места запасы, в опасении конфискации.
Кое — кто из граждан вольного города кинулись на подворье гномов, еще не успевшим окончательно оставить Тангейн, в надежде получить место на самобеглых повозках, но гворны категорически отказались как помогать беглецам, так и уезжать, решив, что сейчас их отъезд будет похож на дезертирство.
Обнаружились мастера — самоучки, готовые вывезти желающих на самобеглых колясках, вроде тех, что были у гномов, только похуже и пострашнее. Поначалу горожане боялись доверить себя и имущество «грохочущим» телегам, но страх перед норгами оказался сильнее.
Тех, кто решил покинуть осажденный город, никто не осуждал. Это их выбор, и их право. И, кроме того, у многих, пожелавших уехать, были маленькие дети, или пожилые родители. Ну, как оставлять таких, накануне беды? Другое дело, что по законам Тангейна, человек, покинувший город накануне опасности, хотя и не лишался ни дома, ни имущества, терял права гражданина, что означало уплату налогов в двойном размере, запрет занимать любые должности внутри муниципального самоуправления, а заработать новое гражданство можно было не раньше, чем через три года. Это вам не прежние времена, когда любой желающий, зарегистрировавшийся в Магистрате, через один год и один день обретал все права и свободы, вкупе со свалившимися обязанностями.
Данут очень хотел, чтобы и Тина уехала куда-нибудь в безопасное место, но девушка даже и
