Его главному телохранителю, Николаю Михайловичу Зубову, бывшему солдату Приморского Альянса, на Черной речке тоже не нравилось.
– Жуткое место. Каждый второй на убийцу похож, – говорил Зубов товарищу Ивану Рытову, тоже подавшемуся из армии в телохранители. – Только войду – хочется всех положить. Чтоб наверняка.
Едва гости вошли на станцию, как их тут же окружили галдящие цыганята, чумазые настолько, будто только что искупались в грязи. Краснобай и Зубов одевались неприметно, но с тем же успехом они могли прятаться в пустой комнате – слишком хорошо выглядели оба гражданина Торгового города. Слишком чистыми были волосы Краснобая, выбивавшиеся из-под капюшона. Слишком откормленным выглядел Зубов. Не успел Николай кулаками и матом отогнать детвору, как к купцу принялась клеиться тощая, потасканная «ночная бабочка».
– Привет, красавчик! Покажешь мне своего маленького дружка? – промурлыкала она, изображая сладострастную улыбку. Получилось так себе. Выбитый зуб и синяки, кое-как замазанные непонятно чем, девушку не красили.
Краснобай выполнил ее просьбу – молча достал из кобуры ПМ. Бабочка в испуге упорхнула. На центральных станциях Антон пистолет обычно не носил, там за это штрафовали. На окраины же без оружия и бронежилета старался не соваться.
Следом точно из-под земли возникла старая, страшная, как смерть, цыганка-гадалка. Она потянулась к гостям, вереща противным голосом: «Позолоти ручку, всю правду тебе открою!» А когда Краснобай попытался отстраниться, так вцепилась в его правую руку, что Антон Казимирович от неожиданности вскрикнул. И терпение его лопнуло.
– Зу-у-уб! – рявкнул он.
Краснобай никогда не называл своего начохра по имени-отчеству, обычно ограничивался прозвищем – Зуб. Зубов не обижался. Так же его звал и предыдущий хозяин. Прозвища в метро подчас заменяли имена не только при общении с посторонними – зачастую сам носитель клички ассоциировал себя только с ней. Спросишь, к примеру, какого-нибудь Горыныча, как его мамка при рождении назвала, а тот только в затылке почешет и руками разведет.
Зуб отреагировал мгновенно: заслонил собой шефа и навел на старуху пистолет-пулемет. Цыганка смерила гостей надменным, полным презрения взглядом, смачно сплюнула на сапог Зубову и зашаркала к своей палатке.
От них отстали.
Антон уселся на трухлявую, покосившуюся скамейку. Зубов с «Кедром» в руках пристроился рядом.
Молодой коммерсант запахнул плащ, надвинул на голову капюшон, и постарался отрешиться от всего. От смрада и копоти. От детского визга и женской трескотни. И представил себе, что все уже кончилось. Что мучение осталось позади. Что он снова дома, на Спасской, в тепле и покое, окруженный пусть и бо́льшими негодяями, но хотя бы не вонючими, не ползающими по полу в поисках недоеденной крошки…
К счастью Краснобая, клиент скоро объявился. Этот мужик, просивший называть его смешной кличкой Барин (настоящие имена своих партнеров, впрочем, Антон никогда не спрашивал), явился с Выборгской. Он вел дела с Северной конфедерацией. Барыга Барин был мужиком надежным, да и представитель конфедерации, некто Мороз, никогда не нарушал слово и платил исправно. Вот и в этот раз проблем не возникло: Барин принес патроны и забрал у Зубова мешок с наркотиками, так называемыми «грибами счастья».
Деловая часть встречи завершилась. Однако Барин, мужик лет сорока, слегка полноватый, грузный, с лысой, как коленка, головой и длинными усами а-ля Тарас Бульба, никуда не спешил. Сидел, задумчиво глядя в пустоту. Краснобай сразу заметил: что-то с Барином не так. Клиент был мрачен, по сторонам смотрел с опаской. Тоже явился с пистолетом в кобуре, в первый раз за все время, что они работали вместе.
– Что-то случилось? – поинтересовался купец, видя, что молчание затягивается.
– Да как тебе сказать, – проговорил Барин, окидывая станцию пристальным взглядом. – Услышал от одного ходока… А он мужик серьезный, просто так болтать не станет.
– Что услышал-то? – перебил барыгу Антон Казимирович, стремясь скорее закончить разговор.
– Проходчик вернулся. Каныгин вернулся, – выдохнул Барин. И, словно испугавшись собственных слов, поспешно потянулся за пистолетом.
Цыганка, проходившая мимо, бросила на Барина взгляд, полный дикого ужаса, пробормотала что-то себе под нос и скрылась.
Николай Зубов, слушавший беседу вполуха, побледнел, выпучил глаза и тихо чертыхнулся. Краснобай с удивлением увидел, что его охранник снимает «Кедр» с предохранителя.
«Кажется, я один не в курсе, кто такой этот Каныгин», – подумал Антон Казимирович. Он знал, как выглядит Зубов в гневе или в ярости, но такого животного ужаса на лице сурового телохранителя купец не видел никогда.
– Откуда вернулся? Из запоя? Из карцера? – спросил с усмешкой Краснобай, чтобы немного разрядить атмосферу. Он решил, что речь идет о каком-то дебошире или разбойнике, не дающем спокойно спать окраинным станциям.
– Из ада, – прикрыв рот ладонью, едва слышно произнес Барин.
Больше купец с Выборгской не сказал ни слова. Он поспешно встал и скрылся в туннеле, ведущем на Петроградскую.
Антон Казимирович глядел ему вслед, хмурился, вздыхал, покачивал головой.
«Ну и дела. Спятил Барин, совсем крыша поехала, – размышлял Краснобай. – Вот уж не ожидал».
– Кто такой этот Каныгин? Беглый каторжник? Террорист? Насильник? – обратился купец к телохранителю.
– Как, шеф, вы никогда не слышали о нем? – изумлению Зубова не было границ.
Антон фыркнул.
– О! Это жуткая история, шеф… Звучит как хрень полная, как страшилка для сопляков, но тут все серьезно. Очень серьезно. Только пойдемте отсюда скорее, бога ради, – взмолился Николай, вертевшийся, точно флюгер, пытаясь контролировать каждый уголок станции. – По пути расскажу.
Минуту спустя они уже шли по туннелю, поминутно спотыкаясь, наступая в лужи тухлой воды, стремясь скорее оказаться дальше от нищей, грязной станции. В неровном свете ручного фонарика прыгали и метались тени. Пару раз светильник, который нес Зубов, отключался, и тогда путники оказывались в кромешной тьме. Отзвуки шагов Антона и Николая, отражаясь от сводов туннеля, создавали причудливые сочетания. Временами казалось, что они тут одни, временами – что идет целая толпа. Стоило же им остановиться, как наступала мертвая тишина. От всего этого Антону Казимировичу становилось немного не по себе.
«Расскажи мне кто эти бредни в баре, где светло и людно, вообще бы не впечатлило, – размышлял он, ежась от холода и страха, невольно закравшегося в душу от истории о Каныгине. – А тут, конечно, совсем иначе звучит…»
Зубов говорил, и чем дальше слушал Краснобай, тем сильнее его трясло. Антон Казимирович старался держать себя в руках, пытался улыбаться через силу. Получалось плохо.
