И ещё. Когда год назад между гаражей за стадионом меня уже начали убивать — вшестером, обрезками арматуры — чтобы «не мешал людям делать бизнес» — Олег и на секунду не задумался. Словно по компасу, нашёл меня — хоть и не сказал я ему, куда иду! — и нас стало двое против шестерых. А это уже не так страшно. Потом мы смывали кровь с лиц — свою — и с рук — чужую — последним, почерневшим снегом, залежавшимся в простенке, в тени. И кто-то из тех козлов жалко хныкал, кто-то лежал молча — то ли потеряв сознание, то ли боясь, что будут добивать... а Олег ругался. Безостановочно ругался на меня, а я глуповато кивал и улыбался в ответ на его ругань.
Потому что знал: он всегда будет рядом. Даже если вдруг не окажется — возникнет, словно из ничего, из ниоткуда. Потому что с друзьями только так и бывает.
Этим летом мы собирались ехать в лагерь. Вместе.
Олег поехать не смог — много дел оказалось с переездом. А следом за ним не поехал и я. Внезапно вдруг совсем расхотелось, пусть вроде бы ничего не мешало мне ехать без него. Я разругался с ребятами, с руководителем и большую часть времени проводил дома, фактически ни с кем не общаясь...
Где-то в глубине души я понимал, что наша дружба закончилась. Нас закрутят, завертят десятки отдельных дел, отдельных забот — и через пару лет хорошо если мы будем просто заглядывать после секции в наше кафе. А скорее всего — просто станем разбегаться по своим делам сразу за воротами с лошадиной головой, махнув друг другу рукой.
И оба будем притворяться, что мы ещё дружим. И вымучивать слова для разговора, состоящего почти целиком из неловких пауз.
Это взрослым для дружбы не помеха и тысячи километров. Потому что у них есть десятки более важных, чем дружба, дел...
...Я обнаружил вдруг, что иду по берегу Цны, время от времени кидая в зеленоватую спокойную воду одинаковые ровные гальки, набранные в горсть. Прошёл мимо дома. Я высыпал оставшиеся камешки у берега, пихнул локтем сумку на боку и подумал, что домой не хочется. Отец сегодня до утра в агентстве, а мама — что мама? Она не понимает и десятой доли из того, что интересно для меня. Отличная жена для моего отца, преуспевающего частного детектива. Отличная хозяйка дома — в меру богатого, благоустроенного её руками. Заботливая мать для меня.
Я её не любил. И знал это, и уже давно не пугался, как испугался первый раз, когда понял это пару лет назад. До сих пор помню свой испуг...
Я к ней привык, но не любил. Повторяю. Так бывает, что бы вы не думали.
Повернувшись, я пошёл в сторону дома. Спешить было некуда.
* * *
— Вадик, обедать будешь?
— Нет, мам.
Я прошёл в свою комнату, не глядя, ткнул пальцем в кнопку центра. ДДТ — старый концерт, вот что оказалось на диске, который я поленился вытащить вчера вечером.
Побледневшие листья окна
Зарастают прозрачной водой.
У воды нет ни смерти, ни дна...
Около окна — наискось, чтобы свет по вечерам падал правильно — стоял на подрамнике большой лист пластика, на которых я предпочитал рисовать. Картина, когда-то подаренная мной Олегу, тоже была нарисована на таком. С этого листа через плечо улыбалась мне одна девчонка из нашего класса. Она стояла на фоне стены — голая, как позировала мне в этой комнате. Получилось здорово. Как живая. Мать видела эту картину и восхищалась тем, как хорошо рисует её мальчик, какой он настоящий художник, как позируют ему раздетые натурщицы...
Нет, правда, здорово нарисовано.
Не сводя с картины глаз, я нашарил на углу стола открытую коробку с красками. Не глядя, свинтил с тюбика, который попался в руку, колпачок. И, выбросив руку вперёд, словно в ней был пистолет, выстрелил в рисунок.
Жжёная кость. Очень удачно.
Подойдя, я размазал краску тряпкой для кистей — так, что лист пластика превратился в нечто непонятное. А, вот. Можно назвать: «Осьминог спасается от опасности.» Чем плохо?
Выкинув вперёд кулак, я пробил лист насквозь.
— Вадик, что там у тебя?
— Ничего, мама, — ровным голосом отозвался я. И зажмурил глаза — перед ними встала подаренная Олегу картина. Она висела у него в спальне. И на новом месте он её повесит тоже.
Наверное.
Кулак я себе расцарапал — в нескольких местах бисерными строчками выступила кровь.
И не плачь. Если можешь — прости.
Жизнь не сахар, а смерть нам — не чай.
Мне свою дорогу нести.
До свидания, друг. Прощай.
На секунду мне захотелось разбить центр. Желание было таким сильным, что я почти представил себе, как его остатки валяются около столика. А потом, когда я справился с собой, неожиданно накатила дурнотная усталость. Всё вокруг заколебалось, стало зыбким и неправильным. Я дотянулся до самодельного пульта, лежащего там же, на столике, щёлкнул кнопкой, зная, что сейчас над моей дверью зажглась снаружи надпись: «НЕ БЕСПОКОИТЬ!» Подтащился к своей кровати и свалился ничком, успев подумать с ясным изумлением, что, похоже, заболел.
Дальше ничего не помню...
...Не нужно было мне смотреть на часы, чтобы понять — ночь. В комнате царила темнота, только разорванная тенью дерева полоска света от уличного фонаря лежала наискось от стола до подоконника — и ломано взбиралась на пластик с чёрной дырой в центре.
В доме было тихо. Дурнота прошла, я был голоден и кроме того понял, что полностью выспался. От того, что спал в одежде, чувствовал себя помятым и грязным.
Ну что же, нет худа без добра. Я любил не спать по ночам, когда была такая возможность. Ночью никто не мешает думать, читать, слушать музыку. Мечтать, наконец. Это здорово получалось вдвоём с Олегом, особенно летом на даче у него или у меня.
Я потёр лоб и решил, что начать ночь надо с того, чтобы спуститься на кухню и поесть. Потом... может быть, позвонить Олегу? Такая простая мысль мне в голову не приходила. Попросить извинения за то, что не пришёл проводить и толком даже не попрощался. И договориться о встрече. Вряд ли он пригласит меня к себе сейчас — там полно хлопот, на новом-то месте... но, пока лето, можно увидеться и просто так, где-нибудь.
Точно. Надо позвонить. А то я что-то уже несколько дней умираю раньше времени.
Я бросил взгляд на часы. Первый час! Я проспал полсуток! Нет, точно на меня напал какой-то вирус... Но звонить Олегу, пожалуй, опрометчиво, он скорее всего спит.
Ладно, позвоню утром. А сейчас — на кухню, подумал я, чувствуя, что моё настроение сейчас — лучшее за всю последнюю неделю, не меньше. Может, Лидка — энергетическая вампирша, парализовавшая мою волю и мыслительные способности?
