Напарник, Жора Исаев, бывший гаишник – Маклакову он не нравился, но чувства свои Евгений предпочитал держать при себе, отпер электрозамок, и он вошел внутрь, где справа, за еще одной дверью, располагался пост видеоконтроля – мониторы, магнитофоны, два телефонных аппарата, тревожная кнопка для вызова милиции и прочая аппаратура, обеспечивающая электронную безопасность объекта.
– Смени меня, ладно? – попросил Маклаков.
В зале они дежурили по очереди, меняясь примерно каждый час, но этот график соблюдался не всегда.
– Без базара, – легко согласился Исаев.
Он явно рассчитывал, что вечером, когда будет наплыв народа, он эти минуты отыграет с лихвой; вечером служба была самой напряженной, и ее никто не любил. Народу много, душно, покурить не выйдешь, только сиди как привязанный, и смотри во все глаза, хотя чего смотреть на толпу, если в ней ничего не разглядишь. Вообще охранник в зале больше исполняет функции пугала, мол, не борзейте, граждане, мы на страже. И это срабатывало. В последнее время Маклаков, обеспеченный почти неограниченным временем для раздумий, пришел к выводу, что если бы с улиц не убрали пешие милицейские патрули и дружинников, то порядка было бы больше.
Исаев встал со стула на колесиках, уступая место напарнику, вышел в зал, и тут у Маклакова наступил провал.
Потом, когда разбирали ограбление отделения банка, он с трудом, да и то с подсказки, смог вспомнить, что зачем-то отключил систему видеонаблюдения, достал из магнитофона кассету, распотрошил ее и сжег ленту прямо там же, на полу. Ну, окончательно сжечь у него не получилось, но пленку попортил основательно, стараясь при этом так, что обжег руку раскалившейся зажигалкой.
Кстати, Исаев тоже мало что вразумительного сказал. Он зачем-то вышел из помещения на улицу и, как он говорит, очнулся только в магазине, где он накупил целую тележку выпивки и закуски.
Ущерб был большой. Если в пересчете на евро, то около ста сорока тысяч. Виновные в первую очередь охранники, это их дело охранять хозяйские денежки. Но и операционистка тоже, выдавшая неизвестно кому огромную сумму наличности взамен старой, советской еще, трехрублевки. Но в то же время очевидно, что-то здесь было не так. Куда, к примеру, глядела кассирша? Или начальница отделения, у которой из-под носа уводят такую крупную сумму.
Причем и операционистка, и кассирша, и Исаев в один голос говорили, что деньги забрал мужчина. То есть Исаев сам не видел, как тот забирает, но разговаривал именно с мужчиной – это как раз перед тем, как отправился в магазин за покупками. И все втроем, то есть каждый по отдельности, конечно, сделали очень схожие композиционные портреты, больше известные как фоторобот.
Временно выгонять никого не стали. Якобы до окончания разбирательства. Но застращали в полный рост, говоря, что деньги придется возвращать по любому. Хоть квартиры продавайте. Милиция, ФСБ, Служба внутренней безопасности банка, еще какие-то невнятные люди.
Два дня жилы тянули, долго и со знанием дела выспрашивая и запугивая. Особенно навалились на него. Почему ушел с поста не по графику? Почему уничтожил кассету? Почему все указывают на мужика, а ты на какую-то бабу? По всему выходило, что он крайний. Что он в сговоре.
Только он тоже не первый год замужем. Покрутился в системе. Знает, что к чему. Встал намертво. Только так и никак иначе. Была женщина, видел впервые, устал, захотелось посидеть в тишине, правилами, кстати, это не возбраняется. А вот что дальше… Что же, мы все в сговоре? Все отделение? Ведь того мужика все операционисты видели.
Отбивался, стоял на своем, но молчал о главном. Того типа, с составленного по показаниям портрета, он узнал. Бывал тот здесь. Его, правда, и другие признали. Быстренько выяснили кто такой, нашли его документы – вклад солидный. Наверное, вызвали, а то и дома взяли – это азбука, ведь на него есть весь расклад, но отступились. Пока отступились. А сами потихонечку роют.
Наверняка этого бывший мент Маклаков знать не мог, но догадался. Точнее – додумался. И хотя его временно оставили в покое, только не разрешали выходить на пост, в подсобных держали, он уже знал, что тут ему больше не работать. И, скорее всего, нигде. Все, волчий билет. И это еще в лучшем случае! Он знал, какие ловкие адвокаты у этих деловых. Ведь все же на него повесят. И квартиры лишат, сволочи, и машины, и всего, что он за всю жизнь заработал.
Он не зря три месяца тут торчал. Без всякой задней мысли, скорее то привычке, он завел на новом рабочем месте кое-какие отношения. Была тут Софа, Софья Николаевна, тридцатилетняя разведенка с сыном на руках, а в отделении она занималась каким-то там учетом. Он не больно-то понимал во всей этой банковской ахинее. Проводки, дебет, кредит, авизо, инкассо. Ну, кредит, скажем, это еще куда ни шло. Взял деньги – верни с процентами. Зато он понимал в людях – сколько их через его руки прошло – и умел устанавливать с ними отношения. А еще он знал, что эта работа ему нужна. Ну не на голую же пенсию ему жить! В сторожа какой-нибудь автостоянки или общественного сортира он подаваться не хотел.
Софочку он поймал возле остановки автобуса, недалеко от ее дома. Время было не то чтобы позднее, но уже темно. Маклаков отдавал себе отчет, что за всеми сотрудниками отделения может вестись негласное наблюдение, в том числе и за ним самим, возможности банка вполне позволяли подобное, но это его сейчас не сильно волновало. Конечно, хорошо бы, чтобы этот внеслужебный контакт остался без внимания, но с другой стороны, даже в чем-то и лучше, если хозяева поймут, что он ведет собственное расследование. Так что, по большому счету, он мало чем рисковал.
– Софья Николаевна! – позвал он, когда женщина свернула за угол многоэтажки, отягощенная внушительной сумкой с провизией.
Та испугалась так, что готова была в обморок хлопнуться. Поджалась, оглянулась затравленно, накрашенный розовой помадой рот открылся, рука тянется к дамской сумочке, где лежат деньги, документы и почти наверняка газовый баллончик.
– Что?!
– Добрый вечер.
Он старался говорить медленно, размеренно, с ярко различимой доброжелательностью.
– Как вы здесь?..
– Да вот, встретить вас захотел.
– Зачем?
– Сумку позволите?
– Нет, я сама. Это не тяжело.
– Я вас до подъезда провожу.
– Послушайте, – заговорила она чуть решительнее, уже справляясь с первым приступом страха. – Я не знаю, что вы тут делаете, но провожать меня не надо.
Было уже известно, что премии за месяц не видать всему отделению, а еще ходили слухи, что коллектив расформируют, а кое-кого и уволят. А уж про усиленный контроль и говорить нечего; из банка не вылезали мужики с суровыми лицами, которых все очень боялись.
