пришлось с ружьишкой в амбаре дежурить, чтоб мы его брагу с концами не вылакали.
— На масленицу? А я где был? На крещенье, помню, в проруби на спор плавали…
— Да ладно брехать-то! В проруби… Десять градусов тепла было, вы где прорубь-то отыскали? Небось, с ванной перепутали.
— И прорубь была, и крест был. А ты, ежели не знаешь, то лучше помалкивай.
Так они и болтали до той самой минуты, пока не показался бетонный забор старого подшипникового завода. Кочевники любили такие стоянки, потому как и защита вокруг имелась, и крыша над головой. Да и скоту место найти не проблема. Территория обычно охватывала внушительные пустые участки земли, на которых деятельные поселенцы в первые же дни строили избы, где жить было куда приятнее, чем среди голых бетонных стен, и распахивали поле под посадки. Всего через пару месяцев стоянка превращалась в обжитую деревеньку, а через год-другой и вовсе казалось, что по-другому и не было никогда. Всë при хозяйстве, всë помыто и прибрано.
Но именно в тот момент, когда деревенька прекращала отстраиваться и принималась жить неспешной сельской жизнью, появлялись гопстеры. Такие стоянки были для них самым лакомым кусочком: и еды вдоволь, и жильë добротное, и остальных припасов столько, что глаза разбегаются. Тогда они и нападали. С яростью, будто возвращали своë, выбивали кочевников. А если не получалось взять стоянку с налëта, могли и осадить, как в фильмах про средневековье.
Стоянка, куда приехали мы за машинами, была не старше полугода. Что-то где-то ещё достраивалось, но в целом избы уже расположились по территории завода, выросли хлев и склад, церквушка.
На КПП нас встретили трое крепких бородатых мужчин с автоматами. Я и объяснить не успел, кто мы и чего нам надо, как они взяли нас на прицел. Может быть, и огонь бы открыли, но Ваня Курносов высунулся из окна и весело прокричал:
— Тёмыч, Серый, Василь Петрович, да вы чего, братцы? Не признали? Свои же, ну.
Дозорные мгновенно подобрели, опустили оружие и подняли шлагбаум. Ваня и Даня покинули машину, решив немного поболтать со старыми приятелями, а Саня остался, чтобы указать дорогу.
Я редко заезжал к кочевникам, но каждый раз поражался, насколько непохожи они на жителей Моссити. Они старались держаться тех традиций, по которым жили многие поколения их предков. Все мужчины носили густые бороды, одевались в косоворотки и в целом, за редким исключением, были широкоплечими богатырями. Говорить они тихо не умели, но эмоции перед чужаками старались не демонстрировать. А со своими были искренними, что дети. Смеялись от души и так же от души били в морду.
Женщины же вели себя скромно, по крайней мере, на людях. Прятали тела под бесформенными, хоть и цветастыми платьями, волосы покрывали платками и не позволяли ни одной пряди выбиться наружу, а глаз своих вечно кроткий взгляд устремляли в пол и редко могли набраться смелости, чтобы посмотреть на собеседника. Впрочем, из всех тех историй, что слышал я от Курносовых, я мог с уверенностью сказать, что такими женщины кочевников были только перед чужаками. В остальном же и любили, как все, и глупости совершали не реже.
Эта стоянка не была исключением. Каждый житель чем-то занимался: то дрова рубил, то со скотиной возился, чинил вещи, ремонтировал постройки. И мало кто находил свободную минуту, чтобы проводить наш автомобиль взглядом.
— Сюда, — указал Саня на небольшую парковку, где в ряд выстроилось полтора десятка машин, начиная с грузовиков и заканчивая немощными малолитражками, которым лет сорок уже место было на свалке.
Я остановил внедорожник на краю парковки и выскользнул под палящее солнце. Тут же к нам подошли четверо человек во главе с коренастым седым мужчиной. На вид ему по нынешним меркам было лет сто, если не больше, хотя на самом деле вряд ли давно перевалило за пятьдесят. Лицо уже изрыли глубокие борозды морщин, но голубые глаза горели ещё мощной неиссякаемой энергией. Не требовалось обладать дипломом психолога, чтобы понять: этот человек не полезет за словом в карман и с одинаковой лёгкостью может стать как преданным другом, так и заклятым врагом.
— Здравствуйте, гости дорогие, — громко приветствовал он нас, раскрывая объятия.
Первым к нему шагнул Саня, и они обнялись так крепко, что мне показалось, будто у обоих захрустели кости.
— Митрич! Сколько лет, сколько зим?
Затем подошёл и наш черёд. Неважно было, знакомы мы или нет, обряд приветствия исполнить полагалось как следует, иначе сделка будет мучительно напряжённой.
— Какие тачки мы покупаем? — спросил я, пообнимавшись со всеми.
— Не торопись, касатик, — весело прогудел Митрич. — За всегда успеется. А для начала надо бы знакомство обмыть.
Возражать я не стал, да и не хотел. Выпить после дороги — милое дело. А на ночь мы и так останемся, это было понятно, уже когда речь зашла про кочевников. Любят они все сделки так отмечать, что потом бодун ещё неделю мучает.
Митрич провёл нас к накрытому столу, ломящемуся от закусок. Чуть в стороне на очаге жарился шашлык. Аромат его даже у сытого пробудил бы аппетит, что уж говорить про нас. Остатки обеда растряслись ещё на подъезде, так что теперь слюнок набрался полный рот.
— Жаль, тут баньку не затопить, — будто извиняясь, признался Митрич. — На стоянке в прошлом году такая была банька — сплошное загляденье. И речушка рядом такая чистая, что дно видать. Эх. Кабы не гопстеры, черти немытые, так бы там и осели.
Он на мгновение запнулся, задумался, глядя куда-то вдаль, но быстро опомнился и лёгким движением руки пригласил нас садиться.
Мы устроились поудобнее и принялись накладывать себе угощений. Немного сальца и зелени, гренок чесночных, солонины и овощей, поджаренных на огне. Всего по чуть-чуть, а набралась целая тарелка.
Митрич тем временем наполнил до краёв рюмки.
Самогонка его уже на вид казалась куда лучше всего того, чем обычно балуются кочевники. Кристально чистая, с приятным фруктовым ароматом. На такую и смотреть приятно, и пригубить не страшно.
— Ну-с, за знакомство! — объявил старик.
Чокнулись, выпили. Вкуса алкоголя я не почувствовал, да и голова не особо подурнела. Будто и не самогонку я выпил, а что-то несравнимо лучшее. А уж когда закусил тонким ломтиком подперченного сальца с корочкой свежего чёрного хлеба, так и вовсе душа моя расцвела.
— Между первой и второй, как говорится, — напомнил Митрич о ещё одной традиции и по новой наполнил рюмки.
Выпили и во второй раз. Закусили солониной.
Незаметно всё же туман окутывал моё сознание, и настроение поднималось неизвестно почему. Может, солнце
