– Привет, – махнула рукой я.
На ее лице изобразилась дикая тревога, но она все-таки улыбнулась и кивнула, правда, с большим трудом.
– Лешка сейчас будет, не парься.
Я хлопнула ее по плечу и устремилась к радостным, несмотря на ночное время, таксистам.
– Девушка… – начали было они хором, но я резко мотнула головой и бросила:
– Едем, в центр.
– Тарифы…
– Наплевать. Едем.
Домчались, надо сказать, быстро. В Москве было холодно, но я все равно залезла под ледяной душ. В конце концов, уже через три часа меня ждали работа и женатый Макс.
Я высушила волосы, сделала кофе, посмотрела на скорбный лик в зеркале, выругалась и достала косметичку. Через сорок минут неспешной работы созерцать себя было уже не так больно. С внутренней стороной дела все обстояло несколько хуже. Я до сих пор не могла понять, откуда взялась, а главное – так прочно укоренилась в моем сознании чертова эмоциональность, с которой я небезуспешно боролась уже около пяти лет. Импульсивность, экспрессия, необдуманные слова, излишняя желчь – все то, от чего я бежала, почему я сбежала. Все то, что приводит к разрыву хороших отношений. Я швырнула косметичку в стену – тональник разбился, разлетаясь на осколки, и оставил на кипенно-белой стене уродливый след. Лешка, конечно, так и не появился, я впервые в жизни испытала нечто вроде ревности и в страхе убежала на работу.
Взлетая по ступенькам на третий этаж, я думала о том, что для начала нужно помириться с Гамовым, а потом уже можно возвращаться на исходные, в спокойное простое равновесие.
– Оливи-и-и-ин, – радостно протянул Туров, преграждая мне путь.
– Гера, отвянь, я не в настроении, – сказала я, не поднимая глаз. Душу отчего-то когтило. И душа имелась в наличии, вот уж неожиданность. Если бы я верила в предчувствия, то, конечно, решила бы, что это одно из них. Реальность вдруг преподнесла сюрприз в виде солнечного луча, показавшегося из-за туч. Это мне не понравилось так, что даже зубы свело. Я попыталась оттолкнуть Турова, но не смогла, он крепко ухватил меня за локоть. Китайские коробки начали схлопываться и исчезать, одна за другой, нанизанные на золотистый свет.
– Что ты говоришь модели относительно места работы?
Я попыталась взять себя в руки, вернулась в действительность, к Турову, даже восприняла его вопрос:
– Ты безнадежен. То, что написано в учебнике.
– Эту филькину грамоту, основанную на «Трех дня Кондора»?
– Гера, ты смотрел «Три дня Кондора»?
– Оливин, ты слышала такое название? – Туров вдруг как-то счастливо и по-дурацки улыбнулся, отчего в моем сердце лопнула струна, но я сделала вид, что все в порядке.
– Все тут учились в приличных вузах.
– Кроме Гамова. – Туров рассмеялся, чем совсем меня поразил. – Но к делу. Модель покупается на теории заговора и то, что мы ищем в книгах опасные идеи, послания марсиан и шифровки американцев американскому Штирлицу?
– Слушал, развесив уши.
– Слушал? – Чувствительная сволочь, Туров мгновенно напрягся.
И отчего-то слишком сильно. Луч за окном нанизал на себя еще пару смыслов.
– Герман, дай-ка мне пройти.
– Оливин, ты бросила Лешу?
Я дернула плечом, и алебастровый Туров впервые на моей памяти стал слегка синим. Я сделала два шага по направлению к нашему кабинету. Он схватил меня за плечи.
– Рита беременна.
Я все-таки успела пройти достаточно далеко, чтобы по касательной, диагонали диагоналей, увидеть растерянного, но счастливого Гамова, сидящего за столом и смотрящего в окно, на чертов луч солнца.
Коробки схлопнулись со страшным стуком. Мир рухнул, коллапсируя и задыхаясь на коленях, дурацкий новый мир. Я дошла до самой первой ступени золотого ада, притворявшегося раем небесным, и вот ирония, она оказалась и последней, самая большая коробка совпала по размеру с самой маленькой, вмещая холодную звездную пустоту.
Ба-бах! Отец приводит меня в гостиную, где уже сидит мать, и говорит, коротко и сухо, чтобы и меня настроить на деловой лад, что, раз уж я через пару месяцев уезжаю в Оксфорд, то можно и объяснить, пора; у него другая семья, и он уходит от нас с мамой, но мы все, конечно, останемся друзьями, и дом останется нам, и прежний денежный доход тоже останется на счетах, просто так получилось.
Только вот я шлю на хер все свое будущее, собираю сумку и улетаю в Москву в тот же вечер. Можешь провалиться, лживый ублюдок.
Ба-бах! Максим, светлый, с золотистыми от лучей глазами, счастливый. Будет отцом.
Я даже не протестую, когда Туров отволакивает меня в свой кабинет и спускает вниз по пожарной лестнице, а сам лезет следом; когда он тащит меня по заснеженным улицам – идиотка-я пришла в куртке из меха рыси, в которой похожа на кошку – а слезы бегут по щекам и замерзают прямо на них же, умирают, убивают, и нет пяти лет, есть только одна большая коробка, внутри которой я – сижу и ничего не могу поделать.
Смешной алебастровый Туров стирает пальцами мои слезы и дотягивает меня до квартиры, ругается на чем свет стоит, швыряет на диван, делает чаю, бьет что-то из посуды, долго смотрит на испорченную белую стену, а потом достает из шкафа бутылку абсента.
– Читатели подарили, Гер. Настоящий. Самый что ни на есть.
– Ничего, детка, ничего. Сейчас еще включим Kasabian – и жизнь наладится.
– Отец впервые говорит о том, что больше не любит маму, я впервые делаю серьезный поступок, Лешка впервые не возвращается после ссоры, Гамов…
– Максим…
– Рита беременна, Гер.
– Я знаю, детка.
– Ты смешон. Картинно – вытаскивать пробку зубами.
– Телефон.
– Да наплевать.
– Пей, детка.
В третий раз «детка» звучит ласково, а не издевательски, и я больше не могу держаться. Мир рушится, разлетается золотыми лучами и китайскими коробками.
– Какая тяжелая, невыносимая жалость, что агент Ноулз уехал, – выдавила я и уставилась в пол.
– Потеря, – поддакнул Гера.
– Молчите оба, – со злостью выплюнул Гамов.
Он стоял возле Арлиновой и, судя по выражению лица, пытался что-то в нас высмотреть.
– Нет уж, Максим, пускай наши подопечные расскажут, где провели два рабочих дня, а мы послушаем.
Я перенесла вес на правую ногу. Дело было дрянь, но остатки алкоголя в нервной системе пока что позволяли относительно свободно ориентироваться в происходящем.
– Мы к вам обращаемся! – почти взвизгнула Арлинова; звук осел где-то у меня в голове.
Я почувствовала, как воздух в комнате сделался твердым и почти зазвенел. Пришло время давать официальное заявление, но, черт возьми, как же мне надоело быть самой сильной, самой умной, самой понимающей и…
– А мы и отвечаем, что не успели с агентом Ноулзом попрощаться.
