- Да. Вполне возможно, что Змей что-то сделал с ним, – прошептал Злат по связи и потянул Альваха к выходу, сказав уже вслух: – Отдыхай, Вадим, и пока не думай о работе или учёбе. Целители скажут, когда будет можно лечить.
- Спасибо. До свидания, – попрощался Вадим и облегчённо выдохнул, когда за Изначальными закрылась дверь. – Профессор, а вы…
- Я донор. Я останусь до утра, – коротко ответил Корион.
Вадим окончательно расслабился. Корион поколебался, но всё-таки спросил:
- Волхов, что с вами сделает Змей?
Вадим поморщился, мимолётно, бессознательно прикоснулся к груди и заговорил о стихах, которые писал к созданному в незапамятные времена «Голосу степи».
Глава 9. Отцы и дети
Наверное, в этом виновата мелодия, которую я весь день пыталась переложить на песню, но мне снилось что-то сладостное, наполненное жаркими степными кострами, шатрами кочевников, запахом лошадиного пота. Я плясала, пела и возносила молитвы под десятками восхищённых взглядов. А поверх всего этого, как огромный купол ночного неба с алмазной россыпью Млечного пути, из точёного тела, закованного в железные доспехи, на меня смотрело знакомое создание. Нездешнее, чуждое Земле и всему, что на ней цвело, но живое и дышащее любовью, совсем не такой, какой владела я.
Моя любовь вожделела, разжигала огонь жизни в жилах и заставляла биться до крови в стремлении сделать лишь своим, затмевая разум. Любовь чужака сияла ровно и спокойно, готовая с уважением принять каждого, кто примет его, или отступить от того, кто его не принял. Она не желала, она не ревновала, она не пылала, она не меняла. Поначалу мне даже показалось, что её и нет вовсе, но она была, холодная, эфемерная и вечная, словно звёздный свет. Моя любовь была мимолетна, вместе с ослепительным счастьем дарила новую жизнь и боль, эта же дарила принятие, уважение и безграничную преданность раз и навсегда, но не грела в одиночку.
От одиночества он и умирал, разбив о скалы свою железную птицу, когда я встретила его впервые. Я же его и согрела, зачарованная необычной любовью. А он без колебаний и сомнений осветил ею меня.
- Они чужие. Они опасны. Они должны уйти! – шипели все вокруг. – Они не знают смерти, наш мир им не подходит!
Но я видела, что мы можем жить все вместе, стоит лишь показать, что в мимолётности есть своё очарование. Поэтому и ушла отсюда, бросив свою избушку и наплевав на свои ягоды. Поразительно, что они не только сохранились, но и разрослись, заняв четверть сада.
- Мы благодарны тебе, – вырывая меня из мыслей, сказал знакомый звонкий голос.
Я оторвалась от разглядывания полуразрушенного очага, заросшего малиной, и подняла голову. За низкой оградой, мягко поглаживая лошадь по белоснежной шее, мне улыбалась Владычица Илмариона. Её невесомые одежды парили среди тумана, следовали за каждым её движением, а длинные затейливые украшения в фиолетовых волосах переливались в лучах солнца. Она сидела верхом без седла и уздечки легко и непринуждённо, смотрела лишь на меня, и только длинное острое ухо, повёрнутое к дому, показывало, что Владычица чутко следит за домом бабули. Из малинника тут же выпорхнула птичка и, сев на подставленную ладонь, издала радостный переливчатый свист, так напоминающий вопрос «Ты Витю видел?» Илмариона с улыбкой погладила розовую грудку – и в её ладонях расцвёл огонь. Птичка довольно засвистела, вытянула шейку и прижмурилась – огонь гулял по её перьям, впитывался внутрь хрупкого тельца, грея, а не сжигая. Откуда-то я знала, что на ощупь розовые пёрышки напоминают шёлк, а на вкус – холодные тающие льдинки.
Да. Перед тем, как перейти речку Безымянку и постучаться в ворота бабули, я, голодная и измученная, ощипывала перья верещащей от боли птички и жадно их глотала. А Илмариона держала у моих губ чашу с голубоватым молоком кобылы, и нежный вкус смывал усталость и боль в сбитых ногах, возвращал силы…
- И вам здрасьте, – кивнула я. – Это ведь из-за вас я на треть эльт, да?
Илмариона шкодливо улыбнулась, разом став похожей на мальчишку, который на спор нарядился в женские тряпки.
- Соседка не сильно злилась на наше самоуправство? – спросила она.
- Она отомстила – Златовласа напоила молоком Зорьки и накормила пирожками.
Илмариона прыснула.
- То ему – что слону дробина. Вот если б она скормила ему тебя – тогда да, тогда бы что-то да вышло. Но ведь ей того и не надо, верно?
Лошадь потянулась ко мне через ограду, посмотрела своими глазами, в которых клубился туман, и ткнулась губами в щёку. Я погладила её по морде, вспомнив, что когда-то её глаза были обычными, а бока, сейчас белоснежные, – сивыми. Когда-то это была совсем другая лошадь. Моя.
- Да. Бабуле того не надо. Сивка не бузит?
- Что ты! Она очень послушная. С тех пор как мы… – лицо Илмарионы потемнело, но она закончила очень твердо: – её накормили, она возит только нас. Скажи, – она с тоской посмотрела на блаженствующую в её руках птичку. – Скажи, они навсегда останутся такими?
- В том смысл платы. Чтобы что-то получить насовсем, – я почесала лошадь за ухом, – нужно что-то насовсем отдать.
Птичка выпорхнула из её рук и спряталась среди ягод. Илмариона проводила её тоскливым взглядом.
- Но ведь перья снова отросли. Она стала больше. Если попытаться выкормить хотя бы её…
- Таким, каким должно было быть изначально, ваше дитя не станет никогда. Но она может стать чем-то другим, – пожала я плечами. – Мы на Земле. Здесь всё со временем меняется.
- Да, – Илмариона внимательно посмотрела на меня, на цветущий яблочный пень за моей спиной, и её глаза странно вспыхнули. – Да. Они все могут стать кем-то другим. Благодарю тебя.
Она мягко погладила Сивку по шее, и та растаяла в тумане, напоследок махнув роскошным хвостом.
- Карр!
От неожиданности я подскочила. Ворон, до этого прятавшийся в ветвях вишни, довольно закаркал, захлопал крыльями, запрокидывая голову.
- Ты всё это время был здесь, Кайракан? – осуждающе спросила я.
Ворон, не переставая хохотать, перетёк в шамана. Тот спрыгнул на землю, напоследок взмахнул ленточками на рукавах и сдвинул на лоб костяную маску. Загорелое, не имеющее возраста лицо улыбалось рассеянной улыбкой. Тёмные глаза смотрели куда-то сквозь меня.
- Да, – не стал он отпираться. – Не буду скрывать, мне не нравится то, что с тобой случилось. Но и игры Змея и моей прекрасной супруги мне тоже не по нраву. Так что мы с Волхом и Овто просто сделаем так, чтобы твоя жизнь не оборвалась в любом случае. Ты и моё дитя тоже. Никто другой тебя не заменит. Я не буду учить тебя и осуждать твой выбор. Под моим крылом хватает места для всех.
- Спасибо, – выдохнула я.
И открыла глаза.
* * *
- Этого не может быть. Не может. Вы ошибаетесь. Он не мог…
Мэдог сидел, сгорбившись, и в отрицании мотал головой, словно пытался вытряхнуть всё, что попало в уши. Он спокойно пришёл в Караульную Службу и не сопротивлялся, когда стражи взяли его под арест. И искренне не понимал, что происходит, до тех пор, пока Альвах не рассказал о подозрениях насчёт Мерфина. Растоптанный и жалкий, в своих богатых ярких одеждах он сразу стал выглядеть нелепо, словно нищий, который попытался выдать себя за благородного. Скованные за спиной руки и Безликие, державшие плечи, лишь усилили впечатление.
Златовлас повернул его к себе за подбородок, заглянул в шокированные глаза. Мэдог вцепился в гладкую шестипалую ладонь, прижался к ней поцелуем и лихорадочно забормотал:
- Владыка, этого не может быть! Это же Девятый из бруидена Аунфлай! Он перенёс пробуждение сути, едва не потерял себя, он же больше Девятый, чем Мерфин! Он не мог, это какая-то ошибка! Пожалуйста, проведите расследование, допросите его со связующей нитью, я умоляю...
Златовлас погладил его по волосам. У них с Мэдогом не было общей нити, но Владыка всё равно ощущал его шок и неверие как свои, и они разносились от него по всем, кто был связан с ним. Корион ощущал, как эльты замирали, откладывали в сторону дела, просыпались в постелях и прислушивались к связи. Но тень храна, привычно обнимающую сознание Владыки, никто пока не замечал. Всех больше занимало состояние Владыки и яркий, не уступающий в ему силе свет сознания Верховного Судьи.
