Запрет на вмешательство - Макс Алексеевич Глебов

Цели немцы не видели, но предполагали, что враг затаился где-то на опушке леса, откуда, собственно, они и ждали появления противника, и сейчас пулеметчики заливали ее огнем из всех стволов. Случайные пули иногда посвистывали над нами, но в основном они выкашивали кусты и валили молодые деревца метрах в пятидесяти от нас ниже по пологому склону.

Я продолжал стрелять, как автомат, перезаряжая «панцербюксе» и наводя его на цели в порядке убывания их опасности. Плотность пулеметного огня на глазах спадала, но где-то через минуту захлопали пехотные минометы, привезенные немцами с собой. Минометчики старались бить по опушке, но первый залп пошел с перелетом и, одна мина разорвалась в опасной близости от нашей позиции. По стволам деревьев простучали осколки, матерно ругнулся Плужников, но у меня не было времени отвлекаться на происходящее за спиной. Я немедленно переключился на новые цели, и достаточно быстро подавил минометные расчеты, в спешке занявшие крайне неудачные позиции.

В двух коробах, закрепленных по обе стороны ствола моего ружья, хранилось по десять патронов. В очередной раз протянув руку, чтобы перезарядить оружие, я наткнулся на пустоту. Оперативный запас иссяк, и теперь нужно было доставать патроны из сумки. В моей стрельбе возникла вынужденная пауза, но и со стороны поля больше не раздавалось выстрелов, зато я отчетливо расслышал громкий крик на ломаном русском:

— Русский, не стреляй!

Возле командирского «Ганомага» я увидел немецкого солдата, вставшего в полный рост с поднятыми вверх руками. Дальше он кричал на чудовищной смеси русского и немецкого:

— Не стреляй! Я сдаюсь! Вы убили всех, здесь больше никого не осталось. Мой отец был коммунистом. Его ценил сам Эрнст Тельман! Отца арестовали в тридцать третьем, и я не знаю, что с ним теперь. Я не хотел воевать с вами — меня мобилизовали и отправили сюда! Не стреляй!

Когда пуля, пробив лобовую броню «Ганомага», убила обер-лейтенанта Мюллера, обер-ефрейтор Иоган Шульц находился слева от него, на своем месте механика-водителя. Увидев, что случилось с командиром и поняв, что броня его не защитит, Иоган распластался на полу боевого отделения бронетранспортера. Сейчас от него, как от водителя, никаких активных действий не требовалось, и солдат предпочел укрыться от вражеского огня как можно надежнее. Пулемет наверху застучал, посылая длинные очереди куда-то в сторону леса, откуда, как говорил погибший командир, должны были появиться подгоняемые пехотой русские. Буквально секунд через двадцать на Шульца сверху упал убитый пулеметчик, а вслед за ним и сменивший его второй номер расчета. Откуда-то снаружи раздались характерные хлопки минометных выстрелов, но вскоре стихли и они.

Треск выстрелов раздавался уже со всех сторон, но Шульц четко понимал, что что-то в этой операции пошло сильно не по плану. Он осторожно выбрался из-под тел погибших товарищей. Интенсивность стрельбы быстро снижалась, и лишь долетавшие от недалекого леса регулярные гулкие хлопки формировали звуковую доминанту развернувшегося сражения. Неожиданно выстрелы стихли, и Иоган решился приподнять голову над бронированным бортом. Открывшаяся картина его потрясла. Всюду лежали мертвые тела немецких солдат, погибших прямо на своих позициях. Шульц понял, что остался один, и его объял животный страх. Судя по всему, весь этот ужас стал результатом работы русского снайпера, но почему его пули пробивали броневые листы? И почему он не стреляет, ведь он наверняка видит его?

Иоган зажмурился, приготовившись к смерти, но выстрела все не было, и тогда механик-водитель резким движением перебросил свое тело через борт бронетранспортера, приземлился на четвереньки, и, вскочив, закричал, судорожно вспоминая слова из немецко-русского военного разговорника:

— Русский, не стреляй!

Он кричал что-то еще. Позже Шульц так и не смог вспомнить, что именно. Кажется, что-то про отца, про немецких коммунистов и Эрнста Тельмана. Как бы то ни было, но это подействовало — страшный русский снайпер так и не выстрелил, зато со стороны леса раздалась команда на неплохом немецком, в котором Шульц едва различал какой-то неуловимый акцент, легко сошедший бы, впрочем, за особенности диалекта.

— Стой, где стоишь, солдат! И не дергайся.

Из леса раздалась длинная пулеметная очередь и несколько винтовочных выстрелов, однако стреляли явно не в Шульца, и немец остался стоять в полный рост. Словно эхом в глубине леса рассыпалась дробь резких хлопков и перестук автоматных очередей. Более солидно отозвался MG-34, но все это было еще довольно далеко, не меньше чем в полукилометре, а из леса уже выбежала четверка русских солдат. В одном из них механик-водитель легко узнал виновника того ужаса, в который превратилась казавшаяся столь легкой охота на русских окруженцев. Молодой солдат не отличался богатырским телосложением, хоть и был довольно высок, но весьма нелегкое противотанковое ружье нес непринужденно, будто оно весило пару-тройку килограммов, а ведь за его плечами болтался еще и набитый чем-то ранец, причем Шульц сильно подозревал, что железа в нем более чем достаточно.

Пробежав примерно половину расстояния до бронетранспортеров, тот русский, что нес пулемет, развернулся и дал длинную очередь по опушке леса — не стремясь в кого-то попасть, а просто, чтобы оттуда никто не торопился высовываться.

— Машина на ходу? — без предисловий спросил солдат с «панцербюксе» в руке. Щульц ничуть не удивился, что именно этот русский в группе вражеских солдат владеет немецким языком.

— Яволь! — Иоган непроизвольно принял стойку «смирно».

— Заводи, солдат! — русский слегка подтолкнул Шульца к «Ганомагу», — Не бойся, Красная армия — самая гуманная армия в мире. У нас даже в уставе написано, что к пленному врагу личный состав РККА великодушен и оказывает ему всяческую помощь, сохраняя его жизнь. Но это только если пленный враг ведет себя правильно. Ты все понял, солдат?

— Яволь, — повторил Шульц и бодро полез на броню.

Красноармеец Синцов погиб мгновенно. Шальная мина, залетевшая на нашу позицию, взорвалась в метре от него, не оставив бойцу никаких шансов. Сам того не зная, Синцов прикрыл своим телом командира, и Плужникову достался лишь один осколок, вырвавший клок волос над ухом и оставивший глубокую кровоточащую царапину. Крови из этой раны вытекло много, но серьезной опасности она не представляла. Борис, как умел, перевязал командира бинтом из индивидуального перевязочного пакета, и Плужников вновь припал к своему пулемету, ожидая подхода немцев из леса.

Я всего