— Штирлиц, смотри внимательно. На каждом модуле имеются буквенное и цифровое обозначения. Ищи: четырнадцать восемьдесят восемь. Будь внимателен.
— Модуль нашёл. Открываю.
— Включи камеру.
Володька снял контейнеры и рюкзак, затем толстые резиновые с металлической нитью перчатки, оставшись в тонких резиновых, на поверхность которых был нанесён папиллярный узор. Чьи это были отпечатки пальцев, Володьке было очень интересно, но найти инфу даже в «Ломоносове» не удалось. Он поднёс руку к окошку датчика, приложил вначале указательный палец, затем все остальные по очереди, завершив большим.
Дверь зажужжала и открылась. Николаев вновь надел толстые перчатки, открыл контейнеры, начал доставать электросхемы и соединять с имеющимися в модуле. Толстые перчатки здорово мешали, поэтому он вновь снял их и стал работать в одних тонких, стараясь не причинить вреда рисунку отпечатков пальцев.
За десять минут непривычной работы он устал больше, чем если бы три раза поднялся на звезду МГУ и спустился обратно. Игорь Эдуардович и Ахмад, контролируя его действия через камеру, давали советы. Работа с модулем была завершена и проверена, дверь закрыта. Володька с облегчением надел рюкзак, подхватил контейнер и пошёл к двери в противоположной стороне комнаты. На следующем этаже операция повторилась.
Наконец работа была завершена, и воспрянувший духом Штирлиц быстро спустился к входу на Ротонду. В его рюкзаке осталось только несколько книг из библиотеки ЦИТО, о которых просил Профессор, и несколько упаковок с лекарством, изготовленных лабораторией Цессарского специально для него. Контейнеры были сложены и превратились в обычные пластины.
Володька спустился на площадку и подошёл к двери в верхнем этаже Ротонды. Не успел нажать на звонок, как дверь открылась. На пороге стоял Профессор, опираясь на неизменную палку.
— Здравствуйте, душа моя! — сердечно приветствовал его Профессор. — Как прошла операция? Хотя можете не отвечать, знаю, что успешно, слышал. Проходите, прошу вас.
— Здравствуйте, Профессор.
Николаев обвел взглядом помещение. С прошлого раза тут ничего не изменилось, как, очевидно, не менялось уже в течение многих лет.
Ротонда представляла собой цилиндрическое двухуровневое помещение, оканчивавшееся куполом с мозаикой. Володька поднял голову: мозаичная звезда, как всегда, туманно светилась в высоте. Верхняя часть Ротонды была разделена на несколько частей. В секторе сразу за дверью была кухня, потом шёл кабинет, потом гостевая комната. И так по кругу, до спальни Профессора.
Володька посмотрел вниз. На первом уровне Ротонды тоже всё было по-прежнему: посредине рядами стояли стулья, чернели мониторы, за колоннами вдоль высоких окон и между ними находились столы и шкафы с книгами и фотографиями. На полу между колоннами и на широких подоконниках вперемежку с горшками с цветами стояли ящики с петрушкой, укропом и редиской. Одна из колонн была обвита огуречником, огурцы свешивались, топорщась пупырышками.
— Душа моя, жаль, что вы сейчас не можете попробовать моего огурчика! Но не переживайте, я дам их вам с собой. Они очень хорошо растут в этом помещении, потому что на окнах ещё в прежние времена было вставлено фотогальваническое стекло. Как раз перед трагедией — в качестве эксперимента. Оно не только пропускает свет, но и концентрирует тепло. Да что я вам объясняю: насколько я информирован, у вас в анклаве такие стекла тоже не редкость.
— Вот лекарства, передал Константин Фёдорович, — спохватился Володька, — а это книги, которые вы просили.
Профессор аккуратно взял книги, прочитал названия, погладил корешки.
— Это то, чего как раз не хватает для моего исследования. Знаете, душа моя, я раньше занимался исследованием проблем интеллигенции, а теперь понял, что только обучение студентов, формирование их сознания, общение с ними были для меня определяющими. Да ты садись, на меня не смотри. Я буду говорить, так как привык обучать. А теперь поговорить практически не с кем. А из интеллигентов-идеалистов остались только два человека: я да ваш Клён…
— Константин Фёдорович? — уточнил Володька.
— Да, душа моя, он. Причём он даже больший идеалист, чем я! Когда я работал в МГУ профессором кафедры, мне блокировали доступы на мои страницы учёных официальных сайтов, запрещали иметь собственный сайт. Но к тому моменту я уже был закалённым бойцом. Наверное, в жизни каждого человека бывают моменты, когда нужно сделать принципиальный выбор, и этот выбор круто меняет умонастроение, а возможно, и представление о мире. У меня такой момент наступил в момент начала перестройки, в 1985 году. Хотелось верить в «очищение социализма от бюрократической накипи», но эта накипь, как оказалось, никуда не делась. Я тогда работал доцентом кафедры в Волгоградском университете и был председателем профкома. Впрочем, ты, наверное, не знаешь, что такое профсоюзы?
— Знаю, Профессор. У нас историю ведёт Воронов, который нам всё доходчиво разъясняет.
— Ну, тем лучше, не надо долго объяснять. Так вот, ректор университета уволил одного преподавателя. А мы, пятнадцать преподавателей, не согласившись с этим, написали письмо в ЦК КПСС. Что такое ЦК КПСС, надеюсь, тоже знаешь?
— Знаю, — подтвердил Володька.
— Так вот, наше письмо было спущено на решение ректору, на которого мы жаловались. Было срочно проведено общее открытое партийное собрание коллектива университета и принято решение нас всех, пятнадцать человек, уволить с работы и выгнать из партии. Самым жутким тогда для меня стало то, что вчерашние мои друзья, товарищи и приятели, активно выступали за моё исключение и увольнение. Не умереть от горечи потери прекрасных иллюзий было трудно, но все же удалось. Мы тогда написали ещё одно письмо в ЦК. В конечном итоге нас всех восстановили и на работе, и в партии. Я заплатил тогда все взносы вплоть до девяносто первого года, из партии не вышел, как некоторые, и считаю, что по сию пору состою в ней. А потом сорок лет научно-преподавательской работы… Знаете, душа человека бессмертна, а физическое тело порой по неожиданным причинам даёт сбой. Так случалось со мной не раз: были планы, надежды, проекты, но смертельная опасность нависала внезапно. Перенес ишемический инсульт, инфаркт, заболевание почек, а поди ж ты, жив! Спокойно поднимаюсь на мою верхотуру. Чувствую в себе такие силы, какие в молодости не чувствовал. И теперь, душа моя, я спокоен, как лосось после нереста, — Профессор рассмеялся.
Володька выглянул в окно. Далеко внизу блестела лента Москвы-реки, возле которой еле угадывалось движение мутов. Он сел в кресло у окна, слушая Профессора и изредка посматривая на пространство перед рекой.
