Дальше всё случилось у него на глазах. Вернее, почти.
Стояла чудесная, удивительно мирная ночь начала месяца трен. По-весеннему светлая, она казалась особенно тихой после ошеломляющего грохота дневного обстрела. Даже гнус, прибитый к тверди лёгким заморозком, не зудел в ушах. В воздухе как всегда пахло сыростью, но не летней, гнилой и затхлой, а свежей, талой. Дага, никогда не заходящая в этих широтах, висела яркой точкой с края неба, и круглое жёлтое гало её напоминало родную Луну. В голове от такой идиллии всплывали обрывки старинных, в совсем другой жизни услышанных песен: о белых ночах, о весне, о усталых солдатах, которым мешают спать соловьиные трели… И жизнь была бы совсем замечательной, если бы ещё не так сильно хотелось жрать…
Вдохновленный и расслабленный, Гвейран приблизился к кусту. Достал нож, чтобы срезать ветку… как вдруг услышал за спиной громкий хлюпающий звук — будто кто-то выдернул гигантский резиновый сапог, увязший в трясине. Он обернулся, не от испуга, и не из любопытства даже — чисто машинально. И не увидел ни-че-го. В буквальном смысле слова. Лазарет исчез, будто его и не было никогда — операционных шатёр, три перевязочных, десять больших палаток на тридцать лежачих мест каждая, полевая кухня, бортовой «сквар» для транспортировки раненых в тыл. Ничего не осталось, ни намёка, ни следа. Только свежее чёрное окно трясины отмечало то место, где ему, Гвейрану, полагалось находиться в данный момент.
Он многое, многое успел повидать в своей инопланетной жизни, но с таким кошмаром ещё не сталкивался. Разум отказывался верить случившемуся, таким диким и невозможным оно казалось. До утра Гвейран просидел под кустом — он почему-то вообразил, будто спит и должен проснуться, тогда всё будет как прежде. К первому рассвету иллюзии рассеялись. Пришла боль утраты. Там, в госпитале, оставались небезразличные ему люди — он давно перестал делить своих друзей на землян и церангаров.
А потом пригрел Акаранг, гнус поднялся с болот, и стало ясно, что надо как-то действовать, пока не сожрали заживо. Побрёл к северу наугад, по бездорожью, рискуя провалиться в воронку или увязнуть в трясине.
На набарскую развегуппу нарвался часа через полтора. Сопротивляться не мог, при себе у него не только автомата, даже дежурного офицерского «симура» не было. Взяли, как говорится, тёпленьким. Думал, прикончат сразу, но им нужен был «язык». Дальше был долгий переход, мучительный в равной мере и для разведчиков, и для пленника их. На втором закате вышли к какой-то высоте, местность была Гвейрану незнакомой, сориентироваться в пространстве он не мог.
Здесь, на невысоком каменистом плато, располагался вражеский штаб.
Допрос был жестоким, но если бы он даже захотел — что мог рассказать, какие тайны выдать? Расположение утонувшего лазарета?
В кармане куртки имелось удостоверение, подтверждающее медицинскую должность пленника — здесь, при штабе, его было кому прочесть. (Разведчики, судя по всему, арингорадского не знали, крутили-крутили бумажку, но так и не поняли своего просчёта. И хорошо, а то пристрелили бы непременно, на месте, чтобы не таскать через топи бесполезный груз.) Прочли. Еще раз основательно избили, видно, с досады. Но убивать снова не стали, решив, что военный хирург — пресона достаточно важная, и может пригодиться при обмене пленными.
Шагах в двадцати от штабного шатра, прямо в камне был выдолблен неглубокий, метра два с половиной — три, погреб, зарешёченный сверху. Туда-то Гвейрана и бросили, спихнули так, что чудом шею не свернул. Первую минуту он мало что видел вокруг себя, оглушённый ударом падения, а потом понял, что находится в яме не один.
Рядом, привалившись к стене, сидел подросток-мутант лет пятнадцати, в болотном камуфляже. У него было тонкое бледное лицо, перепачканное подсохшей кровью. Светлые волосы слиплись на лбу бурыми сосульками. Кисть левой руки была обмотана тряпкой, в которой при ближайшем рассмотрении можно было признать нижнюю форменную рубашку.
— Здравия желаю, господин регард! Младший агард Эйнер к вашим услугам! — отрапортовал мальчик, сделав вид, будто встаёт, чтобы приветствовать старшего офицера как положено по уставу, но так и не встал. Только прибавил очень искренне, от души, — Как же хорошо, что вы здесь оказались! — потом понял, что сморозил глупость, смутился и прошептал, — Извините…
В общем, и по виду, и по поведению его было ясно: никаких «услуг» от младшего агарда, чьё имя тут же вылетело у Гвейрана из головы, старшему офицеру в ближайшее время ждать не приходится.
Взяли его в разведке — «так неудачно сходили!» В яме держали уже несколько дней, зачем — непонятно. На младшие чины правила обмена военнопленными не распространяются. Никакими мало-мальски ценными сведениями он располагать не мог, по той же причине — званием не вышел.
— Вот, все ногти мне вчера содрали, плоскозубцами, — пожаловался он Гвейрану, кивнув на перемотанную руку. — А что толку? Может, они в наших званиях не разбираются? Думают, я очень важная персона? — в голосе его не было ни страха, ни боли, лишь лёгкая обида.
Гвейран тогда лишь усмехнулся на это. Набарцам не нужно было разбираться в званиях, чтобы понимать: существо столь юное важной персоной быть никак не может.
— Другой раз я им просто навру что-нибудь, — поделился идеей мальчик. — Всё равно проверить нельзя.
— А вот этого делать не надо, — запретил регард. — Они решат, что сломали тебя, и станут принуждать работать на их разведку. Выйдет только хуже.
— Точно! Как я сам не подумал! — серьёзно кивнул агард, и посмотрел на Гвейрана с уважением.
Дней двадцать они провели в яме бок о бок, их не допрашивали и почти не кормили. Вода была только та, что с неба. Отчаянно мёрзли по ночам. У агарда нагноились раны на пальцах, начался жар. Во сне он беззвучно плакал на коленях Гвейрана, проснувшись, вёл себя безупречно — ни стона, ни жалобы. Гвейран не надеялся, что «дитя болот» выживет, но тому постепенно становилось лучше. За это время они успели привыкнуть друг к другу. Дружбой их отношения вряд ли можно было назвать, дружба предполагает хотя бы минимальную общность интересов. Просто они были друг другу нужны, чтобы выжить, и это объединяло.
Однажды агард, как всегда очень спокойно, почти безразлично, спросил:
— Мы умрём здесь, да?
— Ну, это ещё бабка надвое сказала! — ответил тот, чтобы успокоить. Не мог же он сказать правду.
Мальчик улыбнулся незнакомой фразе, она показалась ему чудной.
А на другой день он решил, что надо бежать.
Снова помог случай. От нечего делать, Гвейран перебирал пальцами каменное крошево на дне ямы. Вдруг что-то острое кольнуло в ладонь. Он потянул, вытащил. Это был кусок прочной проволоки, сантиметров двадцать длиной.
