«Ну и сочетание, – подумал Стуколин, разглядывая знакомые надписи. – Транспорт из Норвегии, жратва из Германии, пилоты с Кавказа, а пираты – русские! Блин, жизнь, как на Невском проспекте».
Разгрузка транспорта заняла час. Стуколин последним в очереди к рампе стоять не захотел, а велел Жене Яровенко подогнать грузовик и, не сильно церемонясь, растолкал парней в «косухах».
– Так! – объявил он. – Эти, эти, эти и вон те ящики грузим ко мне. И пошевеливайтесь!
Парни заворчали, но ослушаться не посмели: авторитет Стриженого среди них был беспредельно высок. Натовскую амуницию: полевые комбинезоны, палатки, вещмешки и прочее барахло – Стуколин ворошить не стал, а выбрал четыре десятка больших коробок с провиантом от Бундесвера так, чтобы забить кузов почти до упора, к этому добавил три коробки с мылом и зубной пастой. Потом подумал и взял пару упаковок принадлежностей для полевой кухни.
Женя Яровенко тоже не остался в стороне. Глаза у него при виде такого количества дармового шмотья алчно заблестели. Он читал английские и немецкие надписи на упаковках и что-то там про себя соображал. Губы у него при этом шевелились. Потом он вдруг кинулся к одному из тюков, перетаскиваемых парнями Стриженого, и, вытащив штык-нож, болтавшийся в ножнах на поясе, вспорол грубую ткань.
– Ты чё делаешь? – возмутился один из парней. – Типа крутой, да?
Женя его не слушал. Он что-то тащил из тюка, вцепившись обеими руками.
– Спокойно, спокойно, – призвал к порядку Стуколин. – Здесь все свои. Делаем общее дело – зачем нам ссориться?
– А чё он? – не успокоился сразу парень. – Чё он ваще?
Стуколин подошёл ближе:
– Женя, ты чего?
Урча, как кот, дорвавшийся до свежей говядинки, Яровенко вытянул на свет отличную пилотскую куртку – из чистой натуральной кожи и отороченную мехом.
– Это мне, – заявил он с детской непосредственностью. – Мечта, а не куртка.
Стуколина так рассмешила эта чистая в своей искренности радость от бесплатного приобретения обновки, что он громко расхохотался. Возмущавшийся поведением Жени парень стоял над похудевшим тюком и ошалело переводил взгляд с лучащегося счастьем Яровенко на хохочущего старшего лейтенанта. Потом плюнул, покрутил пальцем у выбритого виска и сказал:
– Чокнутые, во!
Когда разгрузка закончилась, грузовики Стриженого освободили полосу. Теперь транспорт мог развернуться и взлететь. Пилоты «Геркулеса» не заставили себя упрашивать. Едва Стриженый отогнал свой командирский «джип» за пределы полосы, все четыре винта норвежца стали раскручиваться. Воздух снова наполнился рёвом двигателей, и «Геркулес» под улюлюканье и оскорбительные жесты высыпавшей смотреть его взлёт команды Стриженого поднялся в воздух.
Дело было проведено чисто, и Стуколин вздохнул с облегчением. Он был готов к возможным сбоям в намеченной программе перехвата и теперь радовался, что ни одного сбоя таки не произошло. А Женя так просто был счастлив, примеряя кожаную натовскую куртку.
Перед тем, как попрощаться, Стриженый протянул Стуколину пухлый конверт.
– Это ваша доля, – пояснил он. – Не беспокойся, там зелёные.
Стуколин закашлялся. Он не думал, что к грузовику всяческого добра приложатся ещё и деньги.
– Спасибо, – поблагодарил он, принимая конверт. – Хотя я… и другие… в общем… не ради денег… – он смешался.
– Мы – не государство, – проникновенно сказал Стриженый. – У нас принцип такой: сделал дело – получи гонорар…
(Таллин, апрель 1994 года)Иван Иванович Иванов считал, что его родители перемудрили, придумывая ему ФИО. Звучит слишком уж нейтрально, а это может привлечь внимание.
Разумеется, настоящие фамилия-имя-отчество Ивана Ивановича были совсем другими. Он сменил их не по своей воле, а по требованию далёкой Родины, ради свободы и процветания которой он жил и воевал последние шесть лет.
До того, как Родина призвала его, Иван Иванович жил в городе Таллине и занимался морскими контрабандистами. Он был неплохим таможенником, и начальство его ценило. Жизнь Ивана Ивановича была расписана на много лет вперёд: карьерный рост, увеличение зарплаты, переезд из общежития в отдельную квартиру где-нибудь на тихой окраине Таллина, в перспективе – покупка «жигулей» и, может быть, дачного участка.
Если честно, то на Родину Ивана Ивановича не тянуло. Он получил европейское образование, привык жить в настоящем европейском городе, не держался за «землячества», ему нравились эстонцы – спокойные, рассудительные, без всех этих характерных для многих кавказских народов «заморочек», связанных с понятием «кровные узы». Он уже подыскивал себе пару – желательно, эстонку, – проигнорировав многочисленные письма старенькой мамы, убеждавшей его заехать на месяцок и выбрать невесту из местных, породнившись с каким-нибудь из многочисленных дружественных кланов. Иван Иванович лишь презрительно фыркал, но в ответ писал, что рад бы, только вот серьёзные дела так быстро не делаются, а начальство таможни большого отпуска не даст… Его не тянуло на Родину, но и портить отношения с «землячеством» он не хотел – те могли наделать проблем.
С началом эпохи Перестройки и нового мышления всё пошло наперекосяк. Эстонцы как-то очень быстро растеряли своё спокойствие и рассудительность, а Иван Иванович неожиданно для самого себя стал «иностранцем» и «оккупантом». То, что он прекрасно говорил по-эстонски, а к русским по крови имел отношения меньше, чем австралийский абориген, не имело никакого значения – он стал чужаком, а после быстрых кадровых перестановок в таможенном управлении – ещё и безработным.
А на исторической Родине Ивана Ивановича началась война. Он читал сообщения о ней в эстонских газетах и смотрел документальные ролики по эстонскому телевидению. Он горько усмехался, когда видел, что официальная эстонская пропаганда весьма сочувственно относится к «борцам за независимость» в далёкой республике на Кавказе, ведь на низовом, непропагандистском, уровне всё было совсем по-другому, и бывшие друзья просили им больше не звонить, и продавщицы в магазинах и на рынке смотрели волчицами, и паспорт гражданина Эстонской Республики со штампом регистрации в городе Таллине можно было получить только за очень большие деньги, которых сторонящемуся «землячеств» Ивану Ивановичу было никогда не заработать.
Иван Иванович затосковал. Он начал пить по-чёрному, чего раньше за ним не водилось. В промежутках между запоями писал письма во все известные инстанции, доказывая, что он – не русский; что ненавидит Россию; что Россия оккупировала его страну в начале века точно так же, как она оккупировала Эстонию четырьмя десятками лет позже. Один раз он даже пошёл на прямой подлог, заявив в письме для Комитета по перемещённым лицам, что является старым диссидентом и ветераном борьбы с тоталитарным режимом Москвы. Любопытно, что на все свои письма он получил довольно пространные ответы. Правда, смысл этих ответов сводился к сакраментальной фразе: «Пошёл ты на …».
