– Заклепки на твоей форме. Они металлические.
Зали разделась. В момент, когда её форма повисла на спинке стула, а сама Зали осталась стоять рядом в короткой по-летнему тонкой сорочке, в ней что-то сломалось. Больше не хотелось ни защищаться, ни что-то доказывать. И вся та нежность, вся та наивная любовь, которую она питала к Кинату, переплавилась в тяжелый груз, который Зали придется носит под сердцем всю жизнь. Больше не оставалось никаких сомнений – её предали, поспешили от нее избавиться, оставив стоять полуголой перед этими недобрыми женщинами. И никому не было дела до Зали – даже ей самой.
Она покорно улеглась на смотровой стол и не проронила больше ни слова, пока врачи совершали свои манипуляции, склонившись над ней в своих защитных костюмах. Они водили по её телу портативным биологическим сканером, и сквозь прозрачные пластиковые маски было видно, что, как широко доктора ни растягивали бы свои улыбки, в их глазах сквозила смесь жалости и презрения. И презрения в этой смеси оказалось куда больше – это было понятно по тем коротким репликам, которые они отпускали в адрес пациентки, будто та была просто куском мяса и не могла их услышать.
Сломленная и подвергнутая унижению, Зали безразлично наблюдала за тем, как на экране компьютера слева от смотрового стола появляются всё новые надписи, описывающие все процессы, происходящие в её организме. «Вряд ли там мелькнет хотя бы одна фраза о том, как мне сейчас паршиво», – думала Зали, пока где-то в глубине её души зарождалось понимание – никто не способен быть так жесток с женщиной, как другая женщина. Особенно, если она обличена хоть минимальной властью над тобой.
Наконец, процедура была окончена, и Зали разрешили одеться. Информация на экране компьютера свидетельствовала о том, что «пациентка» говорила правду, но никто и не подумал извиняться перед ней – ни словом, ни взглядом. Ей просто разрешили уйти.
Бредя вниз по этажам, Зали старалась не думать о произошедшем и лишь благодарила Вселенную за то, то всё закончилось. Но, только войдя в спальню, она поняла, что ошибалась. Ничего не закончилось – Эулерани, поверенная подруга и предательница, сидела на своей кровати, разложив перед собой несколько летних сорочек и, видимо, выбирая, в какую из них нарядиться для поездки к родителям.
Увидев Зали, она подхватилась с места и метнулась к выходу.
– Куда это ты спешишь? – спросила Зали, встав посреди узкого прохода.
– Пропусти. Мне нужно… Нужно пройти.
– Ну так переступи через меня, толкни, чтобы я ушла с дороги. Ила знаешь что? Нажалуйся на меня аб-мансебо. У тебя это неплохо получается.
– Зали, ты не понимаешь, – запричитала она. – Я должна была рассказать. Если бы аб-мансебо стало известно, что я всё знала и не сказала ей, меня бы наказали.
– Да, ты поступила как хорошая девочка, но плохая подруга. Дрянь ты, а не подруга.
Зали поддалась внезапному импульсу и отвесила ей пощечину. Удар получился таким звонким, что эхо от него, казалось, разлетелось по всему интернату. Эулерани отпрянула и приложила руку к раскрасневшейся щеке. В глазах её читался испуг.
– Или уже, жалуйся, – выплюнула Зали и, освободив проход, направилась к своей койке.
Подруга выбежала из комнаты в слезах.
Зали уселась на незастеленную кровать и уронила лицо в ладони. Сейчас она просто хотела, чтобы ничего этого не было – ни унижения в комнате первой помощи, ни выданного секрета, ни самого Кината. Ещё ей хотелось снова стать маленькой и забраться к маме на руки, чтобы в этом тепле растворились все мысли и воспоминания, которые, несмотря на боль и предательство, все ещё вызывали томление в груди и внизу живота.
Эулерани оказалась весьма последовательной в своих действиях. Уже к обеду аб-мансебо узнала о новом происшествии, и Зали вновь оказалась в её кабинете. На этот раз разговор был коротким. Преподавательница настояла на том, чтобы Зали посетила интернатского психолога и, наконец «решила свои проблемы и вернулась к учебе, выбросив из головы всякие глупости».
Местный психолог оказалась титулованной представительницей касты киничей. Она легко могла претендовать на должность в музее галактических культур или даже в совете Магистрата, но предпочитала работать в интернате, аргументируя свой выбор любовью к детям. В центре её кабинета стояло большое удобное кресло, призванное дарить посетителям чувство покоя и приятной расслабленности. Но, сидя в этом кресле, Зали не чувствовала ни расслабления, ни любви со стороны психолога. Она снова была всюду виновата – потому что не могла держать себя в руках и преступила один из главных законов интерната, ударив подругу; потому что слишком рано позволила себе влюбиться, потому что забыла всё, чему её здесь так долго учили.
Если Зали что и вынесла из этой терапии, так только уверенность в том, что мужчины – трусы, а женщины – предательницы, и лучше отгрызть себе руку, чем ещё раз кому-нибудь довериться.
Радостный окрик грубо разорвал ткань воспоминаний надвое. Зали обернулась в сторону заходящего солнца и, приложив руку козырьком ко лбу, увидела стремительно приближающийся силуэт.
– Тейт-ичан! – воскликнула Зали, когда окликнувший её приблизился, сверкая белозубой улыбкой.
– Зали, крошка! – ответил тот и заключил её в объятия.
Эта встреча была радостной для обоих. Они не виделись долгие годы – с тех самых пор, когда Зали оставила родительский дом, отправившись в интернат на обучение. Тем не менее, она отчетливо помнила те вечера, которые они проводили вместе – Тейт всегда был желанным гостем в доме её родителей, и он всегда приносил Зали какие-нибудь мелкие подарки. Нередко он засиживался у них допоздна, и тогда маленькая Зали приходила в общую комнату, взбиралась Тейту на колени и, слушая непонятные взрослые беседы, постепенно погружалась в сон. Она всегда называла его Тейт-ичан, что означало «дядюшка», долго время действительно полагая его братом матери. Много позже она узнала настоящую историю их знакомства, о которой было не принято упоминать в семейных беседах, но для неё Тейт так и остался дядюшкой.
Когда они, наконец, выпустили друг друга из объятий, Тейт отступил на шаг и внимательно осмотрел Зали с ног до головы:
– Крошка, если бы твои родители не высылали мне фотографии каждый год, я бы и не узнал тебя. Какая ты стала… важная, – сказал он с усмешкой, но в его тоне чувствовалось уважение и даже восхищение.
– А ты совсем не изменился, Тейт-ичан.
– Стараюсь держать себя в форме, – скромно, но не без гордости заметил тот.
– Как же ты здесь оказался? – спросила Зали. – Почему я ничего не слышала о тебе на корабле?
