ОХОТА
.
Левый тоннель, теперь направо, поднырнуть и резко вверх. Застываю. Растаявший, распавшийся на миллионы осколков мир, вновь обретает четкость, складывается в единую мозаику. Вокруг обманчивая тишина, переплетенная с коварной хищницей — вечной подземной ночью. Я не боюсь — ни тихую злодейку, ни обманщицу тьму. Теперь вы мои союзники…
Выкинуть всё лишнее, только концентрация — оборачиваюсь слухом и запредельным вниманием. Тоннели оживают: шорохи — осторожные крысиные лапки, движение воздуха и густо разлитый повсюду сладковатый запах смерти…
Мне хорошо здесь — в прохладной, уютной глубине, сокрытой от палящего, взбесившегося Солнца, вдали от безумных подземных королей — хрупких, неуклюжих и чудовищно опасных созданий. Я — охотник — и это мои угодья! И не приведи вас Бог попасть сюда непрошенным гостем… Нет во мне тупой, убийственной жажды крови, но нет и лживого милосердия. Нарушившим границы — жестокая кара, иным… да будет легким ваш путь.
Проснувшийся голод гонит меня всё выше и выше. Кто-то посягнул, кто-то посмел перейти невидимую грань. Мой друг — твоя смерть уже в пути.
Катакомбы — переплетение рукотворных лазов, широких тоннелей и убегающих в никуда ходов… Зачем подземные короли, подобно кротам, рыли вас… Легенды гласят — они поклонялись Праматери всех змей — Металлической Королеве, создательнице всего сущего. Когда-то она наполняла подземелье божественным светом и музыкой стремительного железа. То были счастливые, благословенные времена. Подземные владыки безропотно приносили себя в жертву Богине, она пожирала их тысячами… но всегда дарила новую жизнь — возрождала, извергала из себя нелепых карликов в самых разных уголках сокрытого от проклятого Солнца мира. Так продолжалось из года в год, из десятилетия в десятилетие… почему я родился сейчас, когда Королева мертва, а в её жилах больше не течет электрическая кровь?!
Но я не ропщу, судьба сделала меня сильным и удачливым охотником, наделила ловкостью и бесстрашием. Враги боятся меня… Даже карлики пугают мной своих глупых детей.
Чужой страх… пьянящий, одурманивающий, награда и цель. Я могу пить его бесконечно — пить и не напиваться… Негасимая жажда — кто познал азарт охоты, не забудет его никогда.
Я уже совсем близко — чувствую тебя.
По венам привычно растекается адреналин — он не сводит с ума, холодная кровь гасит ярость и агрессию — разум чист и спокоен. Только предвкушение, только уверенное движение к цели. Ненависти нет, есть неотвратимость. И голод, честный голод.
Здесь я бываю редко — слишком близко к поверхности. Забытые чувства — опасность, тревога, близкая беда. Это мерзкое Солнце — ты ослепляешь, сжигаешь дотла… хищная, безжалостная звезда. Но сейчас не твое время, на истончившемся небе правит бал младшая сестра — ночная Луна — тусклое, жалкое подобие твоего убийственного, испепеляющего безумия. Охота должна продолжаться, иначе голод — милосердный и справедливый господин — скрутит меня, подчинит несгибаемой воле и…
Она там — жертва с той стороны! За огромным «предельным» люком, ограждающим два мира. Меня пробивает легкая, неприятная дрожь. Туда нельзя! Табу, запрет! И угрожающий, шипящий шепот — мой Господин просыпается — и требует даров смерти. Ему нельзя отказать — Голод не терпит ослушания, он не привык ждать.
Мои глаза пылают во тьме, сила — могучая, страстная — она во мне, она торопит, она трепещет от возбуждения. Я свободен от страхов и запретов, я — могучий охотник, загоняющий обреченную жертву. Тебе не спрятаться, не укрыться!
Люк прямо над головой и — какое святотатство — он сдвинут. В еле заметную щель заглядывает усеченный лик луны. Сверху, нескладной какофонией, доносятся странные звуки, будто слабый порыв ветра перебирает деревянные четки… Жертва молится — своим неведомым богам, оставившим её в последний миг. Глупая — трусливые покровители принесли тебя на мой алтарь, задабривая одинокого охотника. Ты — дар и дань — я принимаю подношение.
Рывок — упругий, резкий — и люк отлетает далеко в сторону, отброшенный ударом моей головы. Могучий хвост, свернутый в тугую спираль, возносит меня на три метра над поверхностью — я молниеносен, я смертельно быстр. Раздвоенное жало — безотказное орудие убийства — разит и жалит… пустоту. Рефлексы быстрее сознания, быстрее зрения — язык продолжает напрасно молотить по месту, где я ожидал застать жертву, где слышал её! Ловушка!
Пройдет бесконечно долгое мгновение, прежде чем размазанное изображение на сетчатке превратиться в четкую картинку и я увижу две бьющиеся друг о друга деревянные баклуши, привязанные к ветке иссохшего дерева… Судьба пожалела для меня острого, быстрого зрения — во тьме привыкаешь полагаться на слух, осязание и интуицию…
И я «слышу» занесенный сзади — за моим раздувшимся капюшоном — «острый клык», он со свистом разрезает воздух — железная смерть, неотвратимо настигающая меня.
«Матерь всех змей», — разворачиваюсь, понимая, что не успеваю, — «защити меня… Матерь…».
* * *
Усталый сталкер, подняв забрало защитного шлема, утирает густой, вязкий пот. Гигантская змея на земле еще бьется в агонии, огромное тело сворачивается тугими кольцами, хвост ужасающим хлыстом молотит воздух. Но быстротечная битва двух охотников уже закончена. Давид в очередной раз побил Голиафа.
Сталкер тяжело садится, приваливаясь спиной к старому дереву. «Пятая тварь в этом месяце», — мысли его текут размеренной, неспешной рекой. Радость победы окупает животный ужас перед исполинскими жителями подземки… «Осталось три гада и сектор зачищен». Три боя, где охотники становятся жертвами. «Когда-нибудь трюк с деревяшками не сработает и я проиграю». Однако сейчас время для отдыха и триумфа.
Дыхание — сбивчивое, неровное. Воздуха не хватает — вдыхаю дикую смесь кислорода и углекислого газа и захожусь в мучительном, не приносящим облегчения кашле.
Осторожный вдох — легкие наполняются — в них газ — смерть пополам с жизнью. И жизнь с каждой минутой уходит, проигрывая всё сильней… Тяжелый, порывистый выдох — прочь, яд, прочь! Секунды облегчения.
Пытаюсь не дышать. Превратиться в столетнее, мудрое дерево, миллионами листьев перемалывающее углекислоту в благословенный, чистый кислород. Смеюсь и задыхаюсь смехом. Не думать о воздухе — смотрю на фосфоресцирующие стрелки часов — половина второго. Не знаю ночи или дня — абстрактное, больше никому не нужное время… сколько его осталось до конца, когда собственное дыхание убьет меня. Час или два, оно ускользает сквозь пальцы — песчинки тают на горячих руках.
