Вся Урсула Ле Гуин в одном томе - Урсула К. Ле Гуин

предполагаемая цитата: это все частные случаи того, что больше всего не нравится мне в интернете, — всякое «бла-бла-бла, к черту подробности, мне нужна только информация». Это проявление лености ума, от которой более убогой становится и речь, и само мышление.

Но более глубокое отвращение я испытываю к тому смыслу, который усматриваю в этой фразе: якобы только ребенок жив и креативен, а потому расти означает умирать.

Уважать и лелеять свежесть восприятия и обширные, многосторонние возможности, которые открыты перед ребенком, — это одно. Но утверждать, что мы живем по-настоящему лишь в детстве и что творчество свойственно лишь юности, — это совсем другое.

Я наблюдаю это обесценивание взросления и в литературе, и — особенно — в культе внутреннего ребенка.

Нет конца книгам о детях, где герой — бунтующий неудачник, мальчик или девочка (обычно описываемый как простоватый и почти всегда рыжий), который попадает в неприятности, задавая вопросы, идя наперекор неким правилам или игнорируя их. Каждый юный читатель отождествлял себя с таким ребенком, и это понятно. В некоторых отношениях дети — жертвы общества: они ни на что или почти ни на что не могут повлиять, и никому не интересно, что творится у них в душе.

Дети это понимают. И потому они любят читать о том, как один из них становится сильным, дает отпор хулиганам, показывает себя, добивается справедливости. Они хотят действовать так, чтобы вырасти, стать независимыми и взять на себя ответственность за свою жизнь.

Но есть литература, которая пишется как для детей, так и для взрослых и где человеческое общество сведено до противостояния «хорошие творческие дети — плохие скучные взрослые». В таких книгах персонажи-дети не только бунтовщики: они по всем показателям превосходят окружающее их общество принуждения, состоящее из тупых, бесчувственных, низменно мыслящих взрослых людей. В таких книгах дети ищут дружбы с другими детьми и добиваются понимания у мудрого деда с иным цветом кожи или у маргиналов и чужаков. Но детям нечему учиться у старшей части их собственного общества. Дети из таких книг всегда правы, они мудрее взрослых, которые не понимают их и всячески ограничивают. Однако эти сверхпроницательные всезнающие дети никак не способны себе помочь. Они всегда жертвы. Холден Колфилд — пример такого ребенка, а Питер Пэн — его прямой предок.

Том Сойер имеет нечто общее с такими детьми, и Гекльберри Финн тоже, но Том и Гек описаны без сантиментов, они не упрощены в моральном плане и не согласны быть жертвами. У них хорошо развито чувство иронии, и это влияет на важнейший вопрос жалости к себе. Баловень Том любит представлять себя жестоко угнетаемым бестолковыми законами и правилами, но Геку, настоящей жертве персонального и общественного угнетения, жалость к себе совершенно не свойственна. Оба мальчишки решительно намерены вырасти и взять свою жизнь в собственные руки. У них все получится: Том, без сомнения, станет столпом общества, а Гек предпочтет быть более свободным человеком и поселится где-нибудь на диких территориях.

Мне кажется, что образ сверхпроницательного ребенка — жертвы жалости к себе имеет нечто общее с образом внутреннего ребенка: они оба ленивы. Намного легче обвинять в своих бедах взрослого, чем самому стать взрослым.

Вера в то, что в каждом из нас живет внутренний ребенок, угнетаемый обществом, что мы должны заботиться об этой части личности как о своем подлинном «я» и что мы зависим от нее в реализации творческого потенциала, кажется чрезмерно упрощенной мыслью, которую изрекали многие мудрые и думающие люди, в том числе Иисус: «Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» [306].

Некоторые мистики и многие великие художники, с детства постигшие, что рисование — это глубокий источник вдохновения, утверждают, что каждому человеку необходимо все время поддерживать связь между ребенком и взрослым в своем внутреннем мире.

Но сводить все к идее, что нам следует раскрыть дверь в голове и выпустить томящегося где-то там внутреннего ребенка, который выскочит и начнет учить нас петь, танцевать, рисовать, думать, молиться, готовить, любить и т. д.?..

Чудесное утверждение о необходимости и трудности поддержания связи со своей детской сущностью можно найти в «Откровениях о бессмертии» Вордсворта. Поэма содержит глубоко прочувствованное, глубоко продуманное, фундаментальное утверждение:

Вместо того чтобы рассматривать рождение как пробуждение от пустого небытия и эмбриональной незавершенности и переход к детской полноте бытия, а в зрелости видеть сужающийся, истощающий идущего путь к пустой смерти, поэт предполагает, что, когда душа входит в жизнь, она забывает свое вечное бытие и может вспоминать его в течение жизни только в моменты откровения и просветления, а воссоединяется с ним полностью только после смерти.

Природа, говорит Вордсворт, постоянно подсовывает нам напоминания о вечном, и более всего мы открыты им в детстве. Да, мы утрачиваем эту открытость во взрослой жизни:

И несмотря на это, мы можем хранить веру в то, что:

Я трепетно люблю это свидетельство именно потому, что его не надо выводить из системы верований какой бы то ни было религии. Верующий и атеист могут разделять это видение человеческого существования: из света сквозь мрак снова в свет, из тайны в вечную тайну.

Таким образом, невинность, нерассуждающую, безоговорочную открытость ребенка жизни можно рассматривать как духовное качество, достижимое или недостижимое для взрослого. И я думаю, этим изначально была (или может быть в лучшем своем проявлении) идея внутреннего ребенка.

Но Вордсворт не взывает к нашей сентиментальности и не пытается укрепить ребенка в каждом из нас, отрицая ценность взросления или призывая нас снова стать детьми. Сколь бы чувствительны мы ни были к свободе, знанию и радости, которые теряются по мере движения к старости, мы все равно живем полной человеческой жизнью, не останавливаясь ни на каком этапе, но проходя через все, что должно совершиться в нас.