Вообще-то я рассчитывал на языческую глупость. Если он схватил топор, значит, схватит все, что движется. И язычник оказался совершенно глуп.
Я медленно запустил в его сторону дымящийся шар. Язык метнулся к бомбе, обхватил ее, сжал и жадным движением препроводил в желудок
– На здоровье, – сказал я.
Бумкнуло.
Язычник подпрыгнул. Как-то сразу в разные стороны, подпрыгнул и опустился на растопыренные лапы.
Из пасти задумчивыми струйками выбирался дымок, а затем стало вываливаться что-то, похожее на кишки. Много и с хлюпаньем. Черные дымящиеся внутренности, которые тут же застывали на ледяном зеркале.
На всякий случай я выдавил смолы, свернул еще колобок. А вдруг сестричка заявится? Мало ли? Местечко удобное, прикормленное…
Горячие кишки вывалились на ледяную поверхность, и она потрескивала. Явно потрескивала, как замерзшее стекло, в которое льют кипяток. Я пригляделся и обнаружил, что по зеркалу разбегаются трещинки. Уже не очень тонкие.
Вторая хорошая мысль посетила меня за эту ночь.
Раскатал из смолы червячка, замкнул его в колечко и положил на лед. Чтобы не поехало, удержал его кончиком ножа. В колечко засыпал пороху, поджег.
Порох выгорел зеленым огнем, и я услышал треск погромче. Сдвинул смолу. Трещина. Глубокая, нож удалось вставить почти по рукоять. Лезвие сидело крепко, я подтянулся на нем обеими руками. Меньше, чем полметра, гораздо меньше. Я нашел способ, чтобы выбраться.
Через четыре часа я был уже близок к спасению. Я старался.
Еще через два часа возникли сложности.
Солнце поднималось. Я карабкался к берегу. Колечко – порох – нож. Колечко – порох – нож. Главное – успеть вытащить клинок из одной трещины и загнать его в другую. Получалось. Несколько сантиметров за каждый раз.
Берег медленно приближался. И солнце, оно всползало выше, зеркало разогревалось. Теперь для каждой трещины мне требовалось больше пороха. Пороха было жаль, но подыхать здесь тоже не очень хотелось. И я полз.
Чем ближе я подбирался к берегу, тем трудней становилось. Последние три ножа я почти вбивал. Трещины затягивались очень быстро, края срастались, зеркало восстанавливалось, до берега оставалось совсем чуть.
Приготовил последний заряд, подпалил, зеркало хрустнуло, загнал нож, рванул…
Лезвие обломилось у самой гарды. Я вцепился ногтями в обломок, стараясь удержаться, чувствуя, что начинаю сползать. Ногти, конечно, сломались.
Тогда случилось что-то невообразимое. А может, лед по краям этой поганой ловушки был просто не таким гладким. Одним словом, я дернулся. Как-то всеми мышцами, всей душой, всей кровью и сухожилиями.
И поднялся на ноги.
Ненадолго, может, на пару секунд.
Ноги ушли вперед, и я с размаху хлопнулся на спину.
Затылком об лед.
Шлем не помог.
Алиса
– Кис-кис.
– Бурчание.
– Кис-кис-кис…
Шипение. Сдавленный мяв.
– Ах ты, гадина…
Я открыл глаза. Сначала подумал, что это мусорная куча. Вдруг ожила. В этом проклятом месте все может быть. Люди исчезают в подземных переходах, подвалы крысами забиты, меня пыталась забодать табуретка.
Возможно, это какой-то помойный человек. Хотя Гомер о таких не рассказывал, с другой стороны, он мог всего и не знать. Тут такое изобилие погани, что узнать каждую в лицо возможности не представляется.
По делам ее узнаем, по следам кипящей серы.
Гомер говорил, что тут есть такие огромные дома, что если ходить по уровням и заглядывать в каждую комнату, пропустишь жизнь.
Мусорная куча повернулась ко мне, улыбнулась, и я окончательно понял, что это не мусорная куча, а человек. Девчонка. Лет, наверное, шестнадцать. Хотя трудно сказать, лицо перемазано. Сейчас в людях вообще сложно возраст определять.
– Я Алиса, – сказала девчонка. – Я тут живу, в Москве. А ты? Живой или притворяешься?
Я был жив. Осторожно пошевелил руками, затем ногами. Левая нога болела. Не сильно, но если растяжение… Ладно, после разберемся.
– Живой… – ответил я, а то еще пульнет с испугу.
– Где живешь, живой? – спросила Алиса. – Чьих будешь? Забыл, что ли, чумазый?
– Да… – ответил я. – Забыл, кажется… Головой ударился…
– А что это в клетке у тебя? Кот, что ли? Да… Странный у тебя кот, бешеный. Слушай, а почему у него трех лап нет, а? И хвоста… Ты что, сожрал их, что ли?
– Почему сожрал, не сожрал… Просто…
– Ясно, что просто. На четырех лапах он от тебя давно бы смылся, – заключила Алиса. – Вот ты его и обрезал. Хитро. Зачем ты его с собой таскаешь? Друг твой, что ли? Смотри, опасно это – с котом дружить. Как говорится, с котом жил, с котом и помрешь!
Алиса хмыкнула.
– А что это воняет от тебя? – спросил она. – Я еще там заметила – вонь страшенная. Ты что, немытик?
– Это скунс.
– Сушеным скунсом посыпаешься?
– Нет, это так называется просто. Из скунса жидкость выдавливается, а сам он отпускается…
: – Сейчас меня стошнит, – сказала Алиса, – не рассказывай дальше. Вот.
Она достала откуда-то из недр своего костюма пузырек, взболтала, побрызгала на меня. Пахло сильно, но не противно.
– Чесночный сок, – пояснила Алиса. – Отбивает вонь, отгоняет труперов.
– Ага.
– Ага-баба-яга, – передразнила Алиса. – Я тебе жизнь, между прочим, спасла, целый час тебя из пади вытаскивала, а ты мне ага.
– Спасибо, – я стал думать, чем мне отблагодарить эту Алису и ничего придумать не мог, зря, наверное, тот гомеровский кинжал выкинул, девчонки любят холодное оружие.
– Спасибо… – поморщилась Алиса. – Не спасибо, а на руках меня носить должен.
– Я…
– Ладно, не надо, – отмахнулась она. – Обойдусь.
– Благое дело сделала, – сказал я. – Тебе зачтется.
– Ага, зачтется… – зевнула Алиса. – Спасай вас тут, делать мне больше нечего, как всяких вонючек вызволять…
Я лежал в каких-то очередных руинах, разрушенные стены, какое-то кривое высокое сооружение, похожее на фонарь, кругом желтые цветы. На фонаре болтался в петле мрец. Мы их тоже вешаем частенько, считается, что если одного повесишь, другие забоятся. Иногда на самом деле помогает, месяц не подходят. Тут, наверное, такие же порядки. Во всем мире одинаковые порядки, все любят вешать. Второй повешенный мне встретился.
– Ты голема завалил? – спросила Алиса.
– Кого?
– Голема. Ну, голого, шкура черная, на лапах присоски? Там, на пади.
Язычник, понял я.
– Я.
– Ясно. Големы всегда возле падей вьются. У них на лапах блямбы, они могут по стенам лазать, по любым гладким поверхностям. А желудок выпрыгивает.
Желудок выпрыгивает, подумал я. Хорошо. Очень удобно. Вот, значит, что за дрянь у него из пасти простиралась. Бродячий желудок. Неплохое приспособление. А я ему в это приспособление бомбу. Чтоб глоталось веселее…
