— Сюда. Бросать жребий на день! — зычно окликнул нас Хунайд. В большой зале, уставленной скамьями и столами для оружия, он ждал нас не один — здесь же обнаружился Исмал, двое его других помощников-мастеров, и еще люди — наверное, тренеры других групп. — Серт и Гунвилль не бросают жребий, они дерутся сегодня.
— Куда ты рванул, тебе же сказано не бросать жребий, — толкнул меня в бок гладиатор, с которым я шагал в этом шествии плечо к плечу.
— Названо было два имени, — хладнокровно ответил я. — Какое из них относится ко мне?
— Как какое?.. А, я и забыл, что ты чужак. Тебя император назвал хитрецом, а значит, таким и будет твое имя на арене. Серт означает «хитрец» на языке аврер, на котором мы молимся и даем имена нашим детям. Теперь отзывайся на имя Серт, а то Хунайд тебе покажет свое неудовольствие.
Я в недоумении посмотрел на своего собрата по профессии, потом перевел взгляд на Хунайда. Тот хмурил брови, потряхивая мешочком, в котором что-то постукивало. Камушки какие-нибудь, наверное, или кости. В первый момент я не смог вспомнить, при каких таких обстоятельствах его величество мог меня заново окрестить. А потом припомнил бой, происходивший в опочивальне императорской наложницы. Да, что-то такое про хитрость тогда было сказано. Наверное, они решили, что я вполне себе умею владеть мечом (как любой местный гладиатор), просто придуривался.
Интересно, кто мог услышать их разговор? В зале тогда не было никого, кроме них, меня и моего противника. Ну, еще слуги… И того офицера, который нос в дверь совал, а внутрь шагнуть не решался… Блин! То есть в этих краях каждый пук правителя наделяется каким-то особым значением?! Слава ему, что он меня не обозвал задницей или чем-нибудь похуже.
Я отступил назад и переглянулся с тем бойцом, который тоже не полез вперед. Видимо, это и есть Гунвилль. Можно кивнуть ему и получить ответное приветствие. Наверное, он тоже не любитель выпивать накануне боя, поэтому попал в первый состав вместе со мной.
— Все кинули жребий? — еще раз гаркнул Хунайд. — Те, кто вытянул белые камни, бросают их в эту чашу и ждут своей очереди в жребии на время, остальные отошли назад. Серт и Гунвилль тянут первыми. — Он сунул мне мешочек прямо под руку, и я ощутил внутри гладкие, обточенные водой голыши с рельефными вставками на каждом. На ощупь они ничем не отличались, поэтому я хватанул какой-то и вытянул. В середину серого окатыша была вставлена молочно-белая искорка.
— Серт — первый! — объявил Хунайд и неожиданно подмигнул мне: — Одно слово — Хитрец.
Глава 4
Бой ярости и бой надежды
— Тебе лучше ждать своей очереди здесь, — сказал Хунайд, приведя меня в небольшую комнатку со сводчатым потолком. Здесь имелось окно, забранное решеткой, и выходило оно как раз на арену. — Тебя заблаговременно предупредят и позовут. Прислать массажистку?
— Куда мне сейчас еще женщину?
— Тебе решать, но бодрящий массаж не помешает. Вот бойцы пошли — только о развлечениях и мысли, не о деле! Болван ты…
— Меня зовут Серт. — Я испытал вдруг вспышку легкого раздражения — достало однообразие его замечаний. — Так решил ваш император. Можешь звать меня так.
Помощник мастера как-то сразу сник, пробурчал что-то неразборчивое и убрался. «Вот, — с удовлетворением подумалось мне. — Будем бить врага его же оружием».
Снаружи разноголосо взревели трубы, засияли под солнцем всплеснувшие под ветром флаги, и на арене появилось множество девичьих фигурок, увешанных не столько тканями, сколько цветочными гирляндами. К беззвучно прокравшейся в комнату массажистке я повернулся в недоумении, но ненадолго — зрелище стоило того, чтоб не отводить от него глаз.
— Разве у вас считается приличным появляться в таком виде? Я решил было, что ваши традиции предписывают женщинам кутаться…
— Это представительницы цеха танцовщиц, — коротко отозвалась девушка, оправляя на себе широкий белый балахон. — Им грех публичного обнажения прощается еще при принесении цеховой присяги. Недостатка в женихах после выхода из цеха ни одна из них не испытывает — многие мужчины желают получить танцовщицу в единоличное свое владение… Господин Серт ляжет или предпочитает, чтоб его массировали сидя?
Я уже не изумлялся подобному обращению — такова уж была местная форма вежливости. «Вы» здесь никогда не произносили при обращении к одиночке.
Девушка покропила руки маслом и взялась растирать мне плечи.
Это было приятно, а еще приятнее оказалось наблюдать за происходящим снаружи. Даже танцем сложно было назвать это великолепное многолюдное действо, где двигающиеся женщины образовывали, казалось, единый организм, завораживающий зрителя своими трансформациями. Каждая танцовщица к тому же искусно манипулировала двумя огромными цветными платками, и потому их жесты обретали многоцветие.
Воздух снаружи сотрясался от музыки, которую образовывали только барабаны, грубы и голоса — ничего больше. Варварская музыка, но, боже, до чего захватывает! Мне показалось, я не живу, а следую этому ритму, в резонансе с ним, как вся человеческая жизнь звучит в унисон сердцебиению. Блеск золотой парчи в руках танцовщиц сменялся шелковым разноцветием, а потом на арену вступили ряды бойцов, двинувшиеся в массу танцующих девушек, словно на штурм вражеской твердыни. Лишь в самый последний момент танец рассыпался, и танцовщицы кинулись в разные стороны, ловко уворачиваясь от мужских рук. Ритм взвился в последний раз и оборвал мелодию.
Трибуны приветствовали два строя гладиаторов восторженным мощным гулом. Удивительно, как там никого не сдуло. Я запрокинул голову, расслабляясь под пальцами массажистки. Теперь мне как-то понятнее было желание императора и его наложницы наслаждаться любовью и зрелищами одновременно. Все тридцать три удовольствия — это по-настоящему круто!
Строй разбился на пары, и началось представление. Впрочем, дрались они всерьез и — как я внезапно обнаружил — отнюдь не только друг с другом.
Вероятность того, что с тобой вдруг без предупреждения вступит в схватку соседняя пара или кто-то один выживший, как выяснилось, существовала в практике любого гладиатора, выступающего в общих боях. Причем произойти это могло буквально в любой момент. Только теперь я начал понимать слова более опытных товарищей, втолковывавших мне, что мое счастье — в судьбе привилегированного бойца, который сразу начал с парных боев. Удел элиты, это ясно, достаточно взглянуть на творящийся снаружи «разогрев».
