Филемонов снял наушники и посмотрел на меня заинтересованно.
– А хотите чаю? – спросила бабушка. – Да садитесь же скорее, у нас есть чудесный концентрат. И чай как раз я поставила.
Мы с Владимиром Павловичем сели, а Математик с Мирзо пошли вперёд, к начальству, в какие-то более обустроенные помещения.
Владимир Павлович тоже расчувствовался и достал банку свинины и неприкосновенную бутылочку.
– Нет-нет, – слабо улыбаясь, замахала руками старушка. – Нам ничего этого нельзя, а вы пейте, пейте.
Филемонов извинился и, снова наценив наушники, сел в глубокое кресло. А я думал, как удивительно то, что эти два старика живут здесь, будто в остановившемся времени. Ничего для них, видимо, не менялось, неудобства не пугали их, жили они с наушниками на голове, и горе текло мимо них по тоннелям. Умом я понимал, как непрочен их мир, и вдруг сердце моё сжалось, пропустило удар. Чуть не навернулись мне на глаза слёзы. Чёрт, чёрт, чёрт! Это чувство мне было совершенно некстати. Как-то неприятно это было, одно дело, когда понимаешь, что твоя жизнь конечна, а вот когда ты понимаешь, что перед тобой люди беззащитные и каким-то чудом выживающие среди исторического безумия, тут-то тебя и подпирает ужас. Бояться только за тех, кто дорог тебе и одновременно беззащитен. А такими беззащитными могут быть только старики и дети. Детей у нас рожали мало и чаще все-таки случайно. А вот до старости доживали редко, эти дожили, и вот за это чудо мне и было страшно. Однако же я быстро выпил чудовищного спирта, что был выставлен Владимиром Павловичем, и только это отогнало от меня какой-то сентиментальный ужас.
Потом мы пришли на "Садовую", огромную разветвлённую станцию, которая действительно стала городом. И город этот был торговый, базарный. Туда и сюда шныряли по нему коробейники, а самыми ходовыми товарами были патроны, таблетки и батарейки. Да что там! Тут можно было купить всё: еду, и одежду, и посуду, и книги. Даже мотовоз можно было купить, так говорили, но не нам было это проверять.
Обманывали все, да только обманывали ловко, незаметно, а если ты и замечал обман позже, то только разводил руками, чуть ли не улыбаясь.
Но вот за воровство наказывали строго. При нас поймали женщину, укравшую несколько упаковок аспирина. Её раздели, привязали к столбу информатория да избили медным проводом, залив кровью полстанции.
Впечатлило это нас несказанно, однако Семецкий решил остаться на этой станции. Какой-то поэтический порыв овладел им, и наш спутник скрылся в хаосе этого базара.
Мы тоже разделились, как только добрались до "Техноложки". Кажется, у Математика действительно был какой-то интерес на "Технологическом институте", вернее в стороне от него, в лабораториях, и всё согласно указаниям его удивительной книги. Причём этот интерес был такой, что, дойдя до "Техноложки" и поселившись в гостевом углу, они тут же пустили нас с Владимиром Павловичем на вольные хлеба. Не нужны мы им там были ни как носильщики, ни как свидетели. Так что хозяева на удивление спокойно отпустили меня сходить на соседнюю станцию.
А вольные хлеба и соседние станции давали мне возможность искать отца, а это много для меня значит. И вот с чем это было связано: на "Сенной", посреди зала, я встретил цыган. Вообще, в метрополитене было довольно много цыган, и я видел их почти на каждой станции. Этот кочующий между станциями народ утерял большинство атрибутов своего племени, и цыганок можно было увидеть не в цветных юбках, а в чёрных штанах, заправленных в берцы. Впрочем, иногда такой наряд дополняли красная бандана и монисто.
Заметив, что я пристально рассматриваю их, одна молодая цыганка, она была в юбке, из-под которой торчали мыски кирзовых сапог, поманила меня рукой. Глядя мне прямо в глаза, она предложила погадать.
– Ай, дай погадаю, – произнесла она низким, прокуренным голосом, – счастье тебе будет, что хочешь, скажу, мысли узнаешь, хорошо жить будешь!
Это всё было не очень интересно, но пыльца Царицы ночи ломилась, стучала мне в виски злыми молоточками. Я слышал, как перешёптываются друзья цыганки, обсуждая меня, как свинью, годную к разделке. Поэтому я вдруг казал:
– Гадать? Ты хочешь гадать? А чем берёшь в уплату, красавица? Ну сколько тебе нужно заплатить за это?
– Заплатить, – ответила цыганка, – заплатить, лысенький, можешь, чем твоё сердце захочет. Хоть антибиотиками, хоть патронами автоматными. Мало дашь хорошо, много дашь спасибо скажу!
– Что же, погадай, – сказал я, – впрочем, давай я тебе сам погадаю. Иди сюда!
Я взял её за маленькую, грязную руку, действительно грязную, с пятном от солярки, и одновременно резко пахнущую рыбой. Такое впечатление, что она только что стащила, не боясь наказания, пайкового леща у стоявшего неподалёку пьяницы. Она дала руку охотно, смеясь и говоря что-то по-цыгански своим товаркам, которые тут же нас окружили со всех сторон.
– Позолоти ручку, счастье тебе будет! – сказала она уже по-русски и, вытащив колоду черных от грязи карт, послюнявив большой палец.
– Цыганки! – сказал я. – Гадать вы будете после меня. Первый гадаю я.
Я взял руку молодой цыганки и стал притворно-сосредоточенно всматриваться в линии смуглой ладони.
– Вот что скажу тебе: ты увидела меня, но не знаешь, что тебе придется сделать в самое ближайшее время.
– Ну, скажи, будешь цыган! – захохотала она.
Я же произнёс:
– Ты скажешь мне… – и тихо продолжил, – как найти человека, которого зовут здесь… Лётчиком.
Я не ожидал, что это имя подействует с такой силой. Вдруг изменились лица цыганок. Старик, стоявший у колонны, отшатнулся. Какая-то старуха, сдернув платок, набросила его на себя, закрыв голову. Девушка выдернула руку и заслонилась ею от меня. Со стороны могло показаться, будто я собирался ударить молодую цыганку. Но я не шевельнулся, и, видя это, цыганка крикнула:
– Молчи! Все скажу, ожидай здесь; тебя не знаем, толковать будем!
Не знаю, струсил ли я, когда так подтвердилась магия клички, но мучил меня и обострившийся слух: я услышал все слова цыган, хотя они совещались тихо и испуганно. От этой необычной остроты слуха звенело в ушах, и я даже застонал.
Наконец ко мне подошёл старик-цыган. Я разглядел, что под распахнутым пальто за широким цыганским поясом у него заткнут большой пистолет Стечкина.
– Зачем такое слово имеешь? – произнес он. – Что знаешь? Расскажи, брат, не бойся, свои люди. Расскажешь, мы сами скажем; не расскажешь, верить не можем!
Я сказал, что я родственник Лётчику, и цыгане сделали ещё один шаг назад. Старик, однако, вздохнул и поманил меня пальцем.
И меня провели в странное место за "Сенной", где образовался рынок вещей тайных и запретных. Цыган подвёл меня к странному человеку с южных окраин. Этот тип был не цыган, но вид имел странный.
