и вернуться в обычный мир, где на периферии зрения светилась лампочка под потолком. Но что-то держало. Мысленные лучи, чертившие линии по радарной сетке, не желали ни выключаться, ни уменьшать радиус, чтобы схлопнуться передо мной. А, наоборот, шли вдаль и рассеивались, затягивая меня за собой.
«Уууубеееей… тыы нууужеен дооомааа» — в голову будто комар залетел, — «Ты не дооолжеен сопрооотивляться…»
Виски прострелила ноющая боль, я выронил «ремингтон» и схватился за голову. Меня шатнуло, я налетел на стену и стек по ней на пол. Хотелось материться и рычать, но челюсти свело — я только и мог, что скрипеть зубами. Я сморщился, пытаясь изнутри и снаружи хоть как-то выдавить из головы противный писк.
Зеленый радар перед взором пошел пятнами, а потом и вовсе разорвался на тысячи осколков, перестроился в какие-то геометрические фигуры, похожие на те, что я видел у камаджоров. Рука с татуировкой загорелась огнем, будто меня хлестнули крапивой.
Еле поднялся, и не отрывая рук от головы, налетел на стену. Оттолкнулся от нее и как мячик в пинболе бросился на противоположную, а от нее к клеткам. Прошелся плечом по прутьям, но резкая боль хоть чуть-чуть привела в чувство. Настолько, чтобы понять, что я не один уже не только в голове, но и в помещении.
Я покосился на полукровку, подкрадывающегося со стороны, откуда я пришел к камерам. Тощий силуэт Билли расплывался и подрагивал, накладываясь на зеленые блики, заслонявшие глаза. Но было видно, что он чем-то замахивается.
Черное-зеленое марево вспыхнуло, когда полукровка метнул в меня какой-то предмет. Золотистым росчерком, как комета, мне в голову полетела помятая жестяная банка с консервами.
Зов тянул в какие-то пропасти разума, татушка жгла шоковыми вспышками. И тело слушалось с задержкой, простейшая команда пригнуться и уйти в сторону, броситься за «ремингтоном» или выхватить «дедушкин кольт», сформировалась и дошла от мозга к телу только первой частью. Я пригнулся — банка пролетела над головой, чиркнув меня по шишке сбоку от темечка, набитой за годы детских падений и случайностей.
«Убееей…»
— Да, легко! Отвали только… — я перестал выдавливать зуд, скребущий по стенкам черепа, принял его и бросился навстречу Билли.
Забил на оружие, внутри проснулась жажда убивать. Рвать, кромсать и делать больно. Перед глазами словно светофор переключили — зеленые отблески сменились на красную пелену. Я видел силуэт и несколько пульсирующих, манящих участков.
Хрупкие ребра, за которыми, как колокол, раздавался стук сердца. Хрупкими они станут от моего удара. Раскрошатся, пропуская мою ярость, когда я его вырву.
Тощую шею, на которой, как припадочная, билась вена. И это туда-сюда меня раздражало. А предвкушение, как я до хруста сожму его шею и буду душить, пока белесые глаза не лопнут, возбуждало.
Желания с полукровкой у нас совпали, только он уже давно перестал быть человеком. Никакой хитрости, уклонения или обманных движений — удар единственной лапой пошел по касательной. Сверкнули обломки ногтей, по лицу прошлась волна прохладного воздуха, когда пальцы пролетели по пустоте. Я легко поднырнул под летящей наотмашь лапой, и ударом правой сверху в челюсть подтолкнул тело, ускорив инерцию и впечатывая мутанта в пол.
Клацнули зубы, Билли зашипел, улетев в кучу мусора, и попытался вскочить, будто и не было моего лучшего удара, а так всего лишь обидная пощечина на скользком полу.
Я опять поймал его в движении, и теперь с ноги, футбольным ударом пыром, вломил под ребра. Мутанта отбросило на стену, что-то хрустнуло, отвалился кусок штукатурки.
Я не контролировал себя. Видел цель, ненавидел ее, как Пашку из одиннадцатого «Б», который увел у меня подружку. Этого смазливого пижона, который пьяным заливал мне, что раз она ушла к кому-то другому, значит, он чем-то лучше. Я тогда промолчал. Втыкал, пытался осознать, чувствовал едва различимый аромат ее духов, таявший, как все мои тогдашние надежды.
Пашку я сломал позже, когда узнал, что он ее обидел. И как он ее обидел. Нашел его и, не обращая внимания на его дружков, отработал все то же самое, что и сейчас на Билли. Вот только я кино тогда пересмотрел, типа депрессия у меня была — неделю сидел в трениках перед компом и впитывал. Правду иска, силу искал, только, видимо, не в тех фильмах.
Но спасибо, оттащили меня, когда я такой же безумный, как сейчас, тащил и орал: «Зубы на бордюр! Ложись, сука, зубами на бордюр…»
Сделал бы я тогда такое? Скорее всего нет. И сейчас не сделаю — нет здесь бордюров.
Я не дал полукровке подняться, еще дважды отфутболив его о стену. Точно сломал несколько ребер и, скорее всего, выбил выпученный глаз. Потом схватил его за горло и, игнорируя его попытки схватить меня и царапины на руках, с размаху стал бить его головой об угол коридора.
***
Не знаю, сколько времени прошло, когда я очнулся. Я сидел на полу, обхватив колени и забившись в угол клетки. Свет еще горел, но стал заметно тусклее и периодически гас на доли секунды. Лампочка, как назло, болталась ровно над местом расправы над мутантом. Я вытянул шею, глядя на то, что я учинил, и меня вырвало.
Но легче не стало. Голова, как с бодуна, руки в крови, сантиметров пять не хватает, чтобы по локоть. Татуировка покраснела, будто раскаленный металл остывает.
Я подполз к решетке и, цепляясь за прутья, встал. Огляделся и заметил блеснувшие хромом наручники в мусоре, из которого Билли соорудил себе гнездо.
Вышел из клетки, без сил рухнул на колени и пополз на четвереньках за наручниками. Откопал их и упал. Несколько минут лежал и до рези в глазах всматривался в горящую лампочку, выжигаю всю тьму, зелень и красноту. И когда уже не увидел ничего, кроме белых мерцающих кругов перед глазами, на ощупь пополз обратно.
Ввалился в камеру. Закрыл за собой дверь и защелкнул наручники на прутьях. Можно было на себя, но кусаться-то я все равно смогу. Так надежней. Еще бы табличку повесить: «Не выпускайте Космоса из клетки» и будет
