Миха остановился.
Говорят, волки способны бежать сутками, но он явно не отличался подобной выносливостью. Пусть разум и подсказывал, что в прежней своей жизни, какою она ни была бы, Миха и половины пути не выдержал бы. Он заставил себя идти, превозмогая резкую боль в боку. Мышцы будто задеревенели. Само его тело задеревенело, и теперь Миха двигался лишь усилием воли.
Ушел.
— Я от дедушки, мать его… — сказал Миха шепотом, потому что тишина сделалась вовсе невыносимой. Здесь даже сороки не стрекотали. — Ушел. Я от бабушки… ушел. И от магов, мать его, ушел!
Он упал на четвереньки и тело вдруг свело судорогой. Боль была резкой и исходила от шеи, будто ошейник вдруг ожил и затянулся на горле петлей. Миха сунул палец, убеждаясь, что тот, пусть и держится, но не затягивается.
Паника?
Надо дышать. И Миха заставил себя сделать вдох. И выдох. Судорога отступила. Что с ним? Перенапрягся, что ли? Или от нервов?
Додумать не успел. Его снова скрутило. Теперь боль была дикой, раздирающей, словно его такое совершенное тело вдруг решило развалиться на части. Миха взвыл и вой его вспугнул стаю птиц. Но и только. А боль нарастала, наплывала волной, и сменялась жаром. Он вспыхивал изнутри и умирал.
Он точно знал, что умирает.
Что это закономерно.
У него в принципе не было шансов.
— В-врешь, — просипел Миха, когда боль чуть отступила. А вот жар – нет. Жар нарастал, и кожа словно плавилась. Миха тронул руку и не удивился, когда кусок шкуры вдруг облез. А жар поселился внутри. Он спалит Миху дотла.
Так тому и надо.
Рабу, дерзнувшему убить хозяин.
Так. Паника прикончит его вернее, чем проклятье, если это было проклятьем или чем-то из магических штучек. Второе вернее. Предохранитель. Логично. Миха не мог напасть на мага. Заклятье не давало. Потом он получил штуковину, которая ослабила заклятье. И убил.
Штуковину выплюнул.
Выблевал.
Где она?
Она нашлась за щекой, куда Миха её и сунул. Он нащупал камешек языком, и лишь от прикосновения стало легче. Надо… что надо? Проглотить?
Миха попытался, но камень застрял в горле, а потом его вырвало.
Нет, проглотить не получится, тогда что? Тогда… судорога свела все тело. Надо думать. Думать! Или умереть. Умирать не хотелось. И Миха, перевернувшись на бок, вытер рот, кажется, смахнув лоскут кожи. Он и вправду разваливается. Значит терять нечего. И Миха с трудом выковырял камушек из мхов.
Если не проглотить, то что?
Он выпустил коготь. Вариантов не так и много.
Рвать себя больно. Но страшнее всего, что он ошибся, что ничего-то не получится. Но коготь проваливается в грудь, словно кости вдруг становятся мягкими. Пускай. Миха торопливо запихивает в дыру камень. Запоздало появляется мысль, что он идиот. И что смерть эта будет до крайности нелепой.
Надо было найти второго мага.
Убить второго мага.
Или умереть в бою. Но теперь Миха только и способен, что свернуться калачиком на мху и ждать, когда наступит конец. Камень в теле ощущался ледяной искрой, слишком маленькой, чтобы погасить пламя пожара внутри него.
Жаль.
Надо было все-таки…
Миха отключился, не успев додумать.
Глава 16
Верховный глядел на маску и не мог отделаться от ощущения, что её место вовсе не здесь.
Он взял тряпку и смахнул пыль, что накапливалась на золотых пластинах, впрочем, как и на костяных. Пыль была воистину вездесуща, как и паутина, что вновь появилась в углах.
— Туда я не дотянусь, — сказал он, извиняясь за собственную слабость.
Благодаря магам тело его избавилось от боли, да и помолодело будто бы, но не настолько, чтобы Верховный мог бы позволить себе уборку.
Он опустился на лавочку, что стояла перед стеной. И подумал, насколько нелепа сама эта тайная комната, сотни лет пребывавшая пустой. Она вновь обрела душу, но кто это, кроме Верховного, понял? Изначально он собирался объявить о возвращении. И быть может, даже поднять маску, явить её людям, но чем больше думал, тем меньше нравилась ему эта мысль.
Что изменится?
— В том и дело, — сказал он единственному, пожалуй, собеседнику, которому мог доверять. — Что ничего не изменится. Они забыли. В этом вся и проблема.
Маска молча взирала.
Сколько раз Верховный заходил в этот зал, чтобы смахнуть пыль, протереть узорчатые пластины, вернуть драгоценным камням блеск. И сердце его болезненно сжималось при виде белесого пятна на стене.
Пятно закрылось.
Боль не утихла.
— Даже Император утратил веру. Что говорить о прочих?
Он вновь поднялся и, подойдя к маске, коснулся её. Руки заныли. Пальцы закололо. И показалось вдруг, что маска вот-вот откроет глаза, взглянет на святотатца.
Или нет?
Она же терпела прикосновения других? Проклятых? И ничего-то не произошло. Земли их не поразило небесным огнем. Не разверзлась пропасть, чтобы проглотить треклятый город магов. Не случилось ни болезней, ни иных бед.
Так что же теперь?
Верховный снял маску и перевернул. Золото, из которого её сделали, было мягким на ощупь. Изнутри. Словно не металл, но тончайшая шерсть.
И маска, он готов был поклясться, ответила. Он почти услышал шепот её. И повинуясь ему, поднял маску, прижал к лицу. Сперва он ощутил холод. Кожа вдруг онемела. А потом немота сменилась болью. Верховный не закричал лишь потому, что не сумел разомкнуть губ. Маска села настолько плотно, что он вдруг осознал ею, золотой панцирь, частью себя.
Испугался.
И рухнул на пол, не способный удержать тяжесть этого золота.
И верно, потерял сознание, ибо, когда очнулся, огонь в чашах почти погас. Верховный осознал себя лежащим. Тело онемело. И кости вновь болели, будто из него разом выпили все вложенные магами силы. Вновь вернулась слабость.
Возраст.
— Прости, — сказал он, силясь подняться. Но рабов, готовых помочь, здесь не было, да и никого не было, кроме него и золотой маски, которая молча и, как показалось, насмешливо, взирала на человека со стены. В полумраке она слегка светилась, а в чертах её появилась некая неправильность.
Будто маска изменилась.
Изменилась?
Верховному удалось-таки встать на четвереньки. Так он дополз и до лавочки, на которую уже поднялся почти спокойно. Разве что руки дрожали.
И ноги.
— Прости за слабость. И сомнения, — он глядел в золотое лицо и ничуть не удивился, когда плотно сомкнутые веки дрогнули. Показалось вдруг, что вот-вот и она проснется.
Но нет.
Что бы ни могло случиться, оно не произошло.
Почему?
Не потому ли, что Верховный был слишком слаб и стар?
Он нахмурился. И нашел в себе ощущение, что догадка верна. Маска выпила силы. Из него. И из амулета магов. Верховный снял его с шеи и хмыкнул: яркие некогда камни потускнели и потрескались.
Стало быть, ей нужна не столько плоть, сколько сила? В ином случае, забрав магическую, она бы выпила и самого Верховного?
Впрочем, последнее легко проверить. Завтра он возьмет сюда раба из числа отмеченных проклятым даром. И несколько камней из шкатулки. Маги, конечно, поинтересуются, но всегда можно отговориться храмовыми нуждами.
Или ничем?
Они еще не настолько в силе, чтобы задавать вопросы.
Дрожь в руках прошла.
— Я найду способ, — сказал Верховный, чувствуя, как сердце его наполняется надеждой. — И все изменится.
Он с трудом, но добрался до двери.
— Для всех.
Показалось, что это было сказано в спину.
Миха очнулся.
В лесу.
Во мхах.
Он лежал и, кажется, провалился. Лежать было неудобно. В бок впивалось что-то твердое, дышать получалось с трудом, будто мхи весили изрядно. И в груди клокотало.
Но он очнулся.
Он раскрыл глаза и зажмурился, до того ярким показался свет.
Но живой. Он живой! Мать вашу, живой.
Миха рассмеялся, но смех превратился в кашель, и Миха едва не захлебнулся кровью. Его опять стошнило, темным, грязным, однако потом стало легче. Разодрав мхи, обнимавшие его как-то слишком уж плотно — еще немного и его вовсе укутает плотным коконом, Миха попытался выбраться.
