В поисках пульса Лора положила свою окровавленную руку на шею Нины. Ей показалось, что она его нашла. Слабое, неровное биение.
Она схватила подушку с кресла и подложила под голову Нине, потом побежала на кухню, где на телефоне были номера полиции и пожарной охраны. Запинаясь, она сообщила о сердечном приступе у Нины и дала пожарным свой адрес.
Вешая трубку, она не сомневалась, что все будет в порядке, ведь она уже потеряла от сердечного приступа одного из родителей, своего отца, и было бы нелепо потерять Нину по той же причине. В жизни случались нелепые вещи, это правда, но ведь сама по себе жизнь не была нелепостью. Жизнь была непонятной, трудной, удивительной, бесценной, загадочной, бедной, но никак не нелепой. Нина должна жить, потому что ее смерть была бы абсурдом.
Все еще напуганная и обеспокоенная, но уже чувствуя себя лучше, Лора поспешила обратно в гостиную, стала на колени возле своей приемной матери и обняла ее.
Ньюпорт-Бич располагал первоклассной службой «Скорой помощи». Машина приехала через три-четыре минуты после звонка Лоры. Два фельдшера знали свое дело и имели в своем распоряжении все необходимое. Однако через несколько минут они объявили, что Нина мертва; она умерла в тот момент, когда упала на пол.
Через неделю после возвращения Лоры в приют и за восемь дней до Рождества миссис Боумен вернула Тамми Хинсен на четвертую кровать в комнате Аккерсон. В непривычной беседе с Лорой, Рут и Тельмой миссис Боумен объяснила причину такого решения:
– Вы говорите, девочки, что Тамми не уживается с вами, однако у вас ей лучше, чем в других местах. Мы селили ее в другие комнаты, но другие девочки ее не выносят. Не знаю, что в ней такого, что делает ее парией, но ее соседки в конце концов начинают ее бить.
Вернувшись в комнату еще до появления Тамми, Тельма уселась на пол в основной позе йогов: ноги скрещены, пятки упираются в бедра. Она заинтересовалась йогой, когда битлы увлеклись восточной медитацией, и говорила, что, когда она наконец встретится с Полом Маккартни – она считала это своей неотвратимой судьбой, – им будет о чем поговорить, а именно о такой ерунде, как йога.
Теперь же, вместо того чтобы заниматься медитацией, она сказала:
– Представляете, как бы отреагировала эта корова, если бы услышала от меня: «Миссис Боумен, мы не любим Тамми потому, что она позволяла Угрю все до последнего, да еще помогала ему сладить с другими слабыми девочками, так что для нас всех она враг». Что бы сказала эта туша Боумен, если бы я ей все это выложила?
– Она сказала бы тебе, что ты трепло, – объявила Лора, плюхаясь на свою провисшую кровать.
– Верно. А потом бы она меня сожрала вместе с потрохами. Можно ли быть толще? Она раздувается с каждым днем. Люди таких размеров просто опасны: это ненасытное всеядное животное способно слопать на десерт вместо шоколадного мороженого целого ребенка.
Стоя у окна и глядя вниз на спортивную площадку, Рут сказала:
– Несправедливо, что другие девочки так относятся к Тамми.
– Жизнь вообще несправедлива, – добавила Лора.
– Жизнь не сахар, – подхватила Тельма. – Послушай, Шейн, прекрати разводить философию и выдавать прописные истины. Ты же знаешь, как это навязло у нас в зубах, хуже Бобби Джентри с «Балладой о Билли Джо».
Когда час спустя явилась Тамми, Лора нервничала. Ведь она убила Шинера, а Тамми от него зависела. Она ожидала, что Тамми будет ожесточенной и злой, но девочка поздоровалась с ней и улыбнулась искренней, застенчивой и пронизывающе печальной улыбкой.
После двухдневного пребывания Тамми в комнате стало ясно, что она сожалела о смерти Угря и потере его извращенной привязанности, но также испытывала облегчение.
* * *
После смерти Угря и Нины Доквайлер Лора по вторникам и субботам имела получасовые беседы с психотерапевтом, доктором Буном, который приходил в приют в эти дни. Доктор Бун не понимал, как Лора могла перенести потрясение, вызванное нападением Вилли Шинера и трагической смертью Нины, безо всяких психологических нарушений. Его ставили в тупик рассудительность, с какой она рассказывала о своих переживаниях, и взрослые слова, какими она объясняла свое восприятие событий в Ньюпорт-Бич. Он не учитывал, что Лора выросла без матери, потеряла отца, перенесла много тяжелых и страшных моментов и, что самое главное, горячая любовь отца закалила ее: она была жизнерадостной и неунывающей, сгибалась, но не падала под ударами судьбы. Она говорила о Шинере с полным равнодушием, а о Нине с печалью и любовью, но для психиатра ее спокойствие было скорее видимым, чем реальным.
– Значит, ты видишь во сне Вилли Шинера? – спрашивал доктор, сидя рядом на диване в небольшом кабинете, выделенном для него в приюте.
– Я только два раза его видела. И то в ночных кошмарах. У всех детей бывают ночные кошмары.
– Нина тебе тоже, конечно, снится. Это тоже кошмары?
– Совсем нет! Это хорошие сны.
Доктор был удивлен.
– А когда ты вспоминаешь Нину, тебе грустно?
– Да. Но я… Я также вспоминаю, как весело нам было ездить по магазинам, как мы примеряли платья, свитеры. Вспоминаю ее улыбку и смех.
– А угрызения совести? Ты чувствуешь себя виноватой в том, что случилось с Ниной?
– Нет. Может быть, Нина не умерла бы, если бы я не пришла в гостиную и не привела за собой Шинера, но я не испытываю чувства вины. Я старалась быть хорошей приемной дочерью, и они были счастливы со мной. Просто жизнь преподнесла нам большой сюрприз, но это не моя вина. Сюрприз – это всегда сюрприз, от него не спрячешься.
– Сюрприз? – переспросил доктор в недоумении. – Значит, ты считаешь, что жизнь – это череда неожиданностей? Как в немой комедии?
– До какой-то степени.
– Значит, жизнь – это комедия?
– Нет, жизнь – вещь серьезная и смешная одновременно.
– Разве это возможно?
– Если вы этого не понимаете, – сказала Лора, – то, наверное, вопросы должна задавать я.
Лора заполнила целые страницы следующей тетради своего дневника замечаниями о докторе Буне. О неизвестном ангеле-хранителе там не было ни строчки. Она даже старалась не вспоминать о нем. Он ее подвел. А Лора привыкла рассчитывать на него. Усилия, которые он приложил для ее спасения, заставили ее почувствовать себя особенной, и эта мысль служила ей опорой после смерти отца. Теперь она раскаивалась, что посмела надеяться на кого-то, кроме себя, когда речь шла о ее жизни. Она по-прежнему хранила, но больше не перечитывала ту записку, что он оставил на столе после похорон отца. И с каждым днем прошлые подвиги ее хранителя во имя ее блага все более казались вымыслом, нечто вроде сказок о Санта-Клаусе, которым она давно не верила.
