– Вот об этом и сделай материал. Кто, где, как, с переходом на статистику подобных происшествий среди писателей, актеров, режиссеров, богемы, в общем... Мы подобного не одобряем...
– Это вы не одобряете,– встрял Зудин,– а обычные нормальные люди...
– Вот как ты,– хмыкнул Соболев.
– Как я,– с вызовом подтвердил Зудин.– Мы бы этих выродков... Чиновников всяких, сосулизаторов и сбляжателей, тех хоть под суд можно. А этих? Книги жечь?
– Уже жгли,– усмехнулся Ройтман.– Правда, без писателей. И издателей.
– Каленым железом! – выкрикнул Зудин.– И на фонарные столбы. Я бы еще разобрался с уродами, которые в Территориях сидели и Братьев изображали, мать их так! Это ж сколько они народу угробили и искалечили! Вот этих бы вытащить сюда и отдать матерям да отцам!.. И нечего тут рожи корчить! Не нравится... А я бы...
– Ты бы кадр научился правильно строить, мститель.– Касеев хлопнул ладонью по столу.– А то ведь вылетишь с работы. И не за черносотенство, а по профнепригодности.
– А вы мне рот не затыкайте! – Зудин вскочил.– Моду взяли – рты затыкать! Не то время! Теперь за Братьями не спрячетесь!
Зудин хотел еще что-то выкрикнуть, но Соболев, сидевший с ним рядом, вдруг схватил оператора за ворот кожаной куртки и за брючной ремень и, не говоря ни слова, потащил к выходу.
Ройтман бросился вперед, распахнул дверь, Соболев одним движением вышвырнул орущего оператора в коридор и закрыл дверь.
Не говоря ни слова, вернулся на свое место.
Помолчали.
– Да,– сказал Касеев.– И что показательно, чем тупее человек, тем глубже его убежденность.
– А в июле он хвастался, что его, возможно, возьмут работать на Территорию, во Вспомогательную службу,– сказала Натали.– Я так просила, чтобы он меня с собой взял...
– И так просила, и эдак просила,– прокомментировал Ройтман.– Во всех позах.
– Ага,– кивнула, не смутившись, Натали,– по-всякому, только он и сам не поехал, и меня... не взял.
– Это ж он куда теперь? – ни к кому конкретно не обращаясь, поинтересовался Артем Красильников, сидевший до этого, как всегда, молча в углу.– К Новому Главному или к народу?..
– Это вы про Зудина? – спросил селектор голосом Даши.– Если про него, то он сейчас к Новому Главному ворвался, со слезами. Вы его что, побили?
– Даша, подслушивать совещания – нехорошо! – сказал Касеев.– От этого уши растут, мигрень развивается...
– Очень нужно мне подслушивать! Тут пришла дама, мамаша девушки, пострадавшей от братской любви... Очень хочет... Новый Главный сказал – к вам.
– Ладно,– сказал Касеев,– душеспасительные беседы закончились, пора работать. Не хотите при всех общаться – перейдем к индивидуальному террору. Сейчас спроважу дамочку и начну вызывать всех по очереди, в произвольном порядке. Никто никуда из редакции не уходит без моего на то разрешения. Пока – свободны!
Касеев встал с кресла, подошел к окну и смотрел, не отрываясь, в него, пока личный состав отдела не покинул кабинет. Еще хотелось зажать уши, чтобы, не дай бог, не услышать в чьем-нибудь комментарии упоминание Зеленой крошки.
Они ведь пялились на его руки. Все в СИА уже смотрят на его руки. Злорадствуют, наверное.
Если бы они знали... Если бы только знали, что он чувствовал вчера...
Вдруг захотелось бросить все и уехать домой, к зеленой мечте, спрятанной в домашнем сейфе вместе с охотничьим ружьем.
Так остро захотелось снова испытать то ощущение объятой необъятности, что чуть не послал все на фиг и не вызвал по телефону машину.
Очень вовремя в кабинет без стука вошла холеная дама.
– Здравствуйте,– сказал дама.– Меня зовут Елизавета Петровна Быстрова. Я председатель Комитета Безутешных Матерей.
– Здравствуйте,– сказал Касеев,– чем могу вас утешить?
– Только не надо хамства,– заявила безутешная мать, усаживаясь в гостевое кресло возле журнального столика в углу кабинета.– Я пришла к вам от вашего начальника, а ему звонили... вам даже не нужно знать, откуда ему звонили. И, между прочим, вас выбрал не начальник, а те, кто ему приказывают...
Безутешная мать закинула ногу за ногу, демонстрируя, что, несмотря на безутешность, она имеет что показать. И привыкла, что ее демонстрации не остаются без внимания.
Касеев достал из холодильника бутылку с водой, сел в кресло напротив безутешной дамы и отпил, прямо из горлышка.
Они помолчали.
Дама чуть приподняла правую бровь – это у нее обычно указывало на удивление, граничащее с изумлением.
Елизавета Петровна Быстрова полагала себя стильной светской дамой, ее в этом всячески убеждали и поддерживали, но сегодня ей мешали две вещи: Касеев не любил светских дам и очень хотел получить свою дозу.
– Бельишко, я смотрю, не новое? – для начала осведомился Касеев.– В смысле не первый раз надето.
Быстрова опустила ногу и одернула юбку. Оскорбление последовало слишком быстро, не оставляя времени на более изысканную реакцию.
– Так значительно лучше, мадам.– Касееву очень хотелось вылить воду из бутылки себе на голову, но он сдержался.– В вашем возрасте и положении немного консерватизма не помешает.
Два оскорбления подряд. Вот сейчас дама взорвется, с воем вылетит из кабинета и побежит к Новому Главному. И пока будет в истерике биться, Касеев успеет сбежать...
Дома, в оружейном сейфе. В отдельной ячейке, с патронами...
Касеев потер пальцы, спохватился и взял со стола карандаш, чтобы занять чем-то руку.
Вот сейчас дама взорвется...
Но дама не взорвалась. Она открыла сумочку, достала мундштук и сигарету, новомодную, бездымную, понтовую и страшно дорогую.
Кстати, отметил про себя Касеев, шмотки у бабы тоже не из самых дешевых. Безутешная мать явно особых материальных затруднений не испытывала.
– Рот свой поганый закрой,– сказала, затянувшись сигаретой, председатель Комитета Безутешных Матерей.– А то я найду способ его заткнуть!
– Ого! – Касеев поставил бутылку на стол, от соблазна подальше.
Мысль врезать в холеное личико стеклянной бутылкой из-под дорогой французской минеральной воды показалась Касееву довольно стильной. И злободневной.
– Не «ого!», а слушай, что тебе говорят.– Дама второй затяжкой докурила сигарету и постучала мундштуком по столику.– Не знаю, что ты о себе возомнил, но, как мне сказали, гнида ты мелкая, крыши у тебя нет, и держат тебя на этом месте только из-за какого-то репортажа героического. Как символ и тому подобное...
Касеев посмотрел на бутылку, отвел взгляд.
В конце концов, он сам виноват – решил немного похамить. Теперь нужно либо вышвыривать ее из кабинета, либо смирять гордыню.
Гнида, говоришь, мелкая, Касеев вдохнул и выдохнул.
Даже дозы теперь не так хотелось.
