Сергей Малицкий - Блокада

Филя кивнул и двинул вперед вездеход. Коркин шел рядом с огромными колесами, которые приминали сухую землю, и думал, что, если орда захочет найти Пустого, затрудняться ей не придется. Вот он, след. А уж если вездеход по кустам двинется, так еще и просеку за собой оставит…

— Весна! — расплылся в улыбке Сишек, теребя в пальцах веточку кустарника. — Листочки молодые, липкие. Такие в брагу хорошо бросать. Дух от пойла будет стоять, как будто в траве перед покосом облегчиться присел.

Филя остановил вездеход у первого же дубовника. Коркин шагал по колее, оставленной колесами, и не мог отделаться от странного чувства, что его обманули. Чем отличался этот перелесок от того, что тянулся от Квашенки?

— Не работает. — Пустой щелкнул прибором, махнул рукой Рашпику, — Блокада светлых, перегнуть ее пополам. Слезай. По местам.

Коркин полез на правое сиденье.

— Внимание. — Пустой вновь сел за управление. — Машину без команды не покидать. Но если я дам команду, а задние двери не откроются, нужно будет потянуть вниз рычаг, который справа от двери. Понятно?

— Куда уж понятнее, — пробурчал Сишек.

— Теперь дальше. — Пустой опустил руку под сиденье и с усилием переключил там что-то. Раздалось шипение, и крыша вездехода приподнялась на локоть вверх. Заблестели смазкой стальные трубы, повеяло запахом весенних листьев.

— Понятно? — Крыша легла на место, — Это на случай боя. Пока оружие держать в руках и на предохранителях. Дальше посмотрим. Вопросы есть?

— Есть, — подал вдруг голос покрытый каплями пота Файк.

— Давай, — скомандовал Пустой.

— Кто он? — спросил Файк, ткнув пальцем в отшельника. — Я всех знаю. Тебя, механик, знаю три года, как я к деревне этой прибился. С Рашпиком в Морось ходил. Ройнага знаю уже года три. Сишека знаю три года. Хантика, Филю. Валенки у Коркина беру уже года два, уж и зверь его примелькался, хотя такой пакости я даже в Мороси не встречал, а вот его, — Файк вновь показал на отшельника, — вижу в первый раз. Не нравится он мне. Какой-то ненастоящий. Я даже имени его не знаю.

— Что тебя беспокоит, Файк? — спросил Пустой.

— Первая пленка! — процедил сквозь выбивающие дробь зубы Файк, — Думаешь, зря на ней положено оружие перематывать и руки буйным вязать? Ее все по-разному переносят. Дальше труднее будет — это меня так на первой пленке корчит, прочие ее легче проходят, но каждый именно на первой пленке шкурку сбрасывает. У меня вон руки и ноги из суставов выскакивают! Я бы заранее хотел знать, что у отшельника под шкуркой. Не просто ж так он ни к одной деревне, ни к одной заимке не прибился. Как зовут тебя, старик? Кто ты?

— Кобба меня зовут, — ответил, почесывая Рука, отшельник. — Я — аху.

Коркин стиснул в руках цевье ружья.

Меч Пустого остановился в пальце от переносицы отшельника, и тот стал меняться. Только теперь Коркин смог рассмотреть то, что порой казалось ему видением, мелькнувшим в просвете капюшона. Отшельник не только изменился внешне — он словно помолодел. Теперь за столом сидел пожилой, но все еще крепкий и бодрый… нечеловек. Отличия были не так уж и велики: глаза, рот, нос, уши оставались там, где им и назначено человеческой природой, но вместе с тем в двух локтях от Коркина очутилось незнакомое, чужое существо. Скорняк еще пребывал в оцепенении, разглядывая смуглое и странное лицо, когда отшельник произнес низким голосом несколько непонятных фраз.

— Говорить по-лесному можешь в этом облике? — спокойно, будто ничего не произошло, спросил Пустой, вновь заворачивая меч в войлок.

— Да, — ответил отшельник и после короткой паузы добавил: — Но в облике лесовика я не могу говорить на том языке, на котором приветствовал тебя, обладатель меча высшего мастера.

— Значит, память к тебе вернулась и ты не пустой более? — прищурился Пустой, садясь на прежнее место. Меч отшельника по-прежнему лежал перед ним на столе.

— Начала возвращаться, — кивнул тот, — Все-таки прошло тридцать пять лет. Выходит, что всему есть свой срок. Но я не пытался вернуть ее, как пытаешься ты. Просто жил. Возвращаться же она начала вместе с этим обликом, и я сдерживал его, как только мог.

— Почему? — спросил Пустой, — Ты не хочешь быть самим собой?

— Кем — самим собой? — скривил губы отшельник, — Ты знаешь, что говорят об аху в лесных деревнях? Ими пугают детей. Да любой охотник сочтет для себя подвигом убить аху. К тому же что я знал о самом себе? Я тридцать пять лет прожил в уверенности, что я — потерявший память старик. Да, нелюдимый, да, привыкший к одиночеству, но человек! А это лицо… поначалу, когда оно опережало мою память, я и сам пугался его. Думал, что жутко болен. Забился почти в нору. Год ни с кем не общался, кроме как со скорняком.

Коркин судорожно сглотнул.

— А твой меч? — не отставал Пустой. — Он не удивлял тебя?

— Нет, — пожал плечами отшельник, — Я частенько упражнялся с ним, думал, что до потери памяти был кем-то вроде воина.

— А теперь? — спросил Пустой, — Что ты думаешь теперь?

— Теперь знаю, — отчеканил отшельник, — Я и был воином. Воином аху.

— Твое имя? — сузил взгляд Пустой.

— Кобба. — Коркин не мог отвести взгляда от лица отшельника. — Я один из стражей Бирту. Точнее, был им.

— Что ты помнишь о Бирту? — спросил Пустой, — Что ты знаешь о причинах возникновения Стылой Мороси? Или ты должен хранить секреты?

— Ничего не знаю, — ответил после некоторого раздумья Кобба, — И не знаю, должен ли я хранить секреты. Но если бы и был должен, то это никак бы меня не напрягло. Секреты мне неизвестны.

— Тогда расскажи все, что помнишь, — попросил Пустой.

И Кобба начал рассказ. Коркин все так же сидел рядом с ним, слушал низкий, как будто незнакомый, голос и никак не мог уловить смысла слов — настолько его завораживал сам голос отшельника. Тот говорил что-то об очень далекой стране, в которой он был обычным воином, пока его и еще сотню аху, таких же, как он, не посадили в какую-то машину и не доставили к крепости, которая называлась Бирту. Все, что им приходилось делать, — это охранять здание и всю территорию вокруг него. Кобба говорил о каких-то ловушках, о минных полях, о ящерах, которые помогали им нести службу, а Коркин вспоминал рассказ матери о том, как она нашла Рука. Это было через полгода после гибели ее отца и братьев. Ящер пришел с запада. Мать еще жила одна и однажды услышала мычание коров и странный цокот. Она взяла ружье и пошла в ложбину. Там и увидела Рука. Он сидел на хвосте, смешно раскинув лапы, в десятке шагов от старшей коровы и щипал траву. Увидев мать, ящер растопырил ушки и захрюкал, отчетливо выговаривая: «Рук, Рук, Рук». Почему-то она не испугалась зверя. Опустила ружье, подошла поближе и, протянув руку, коснулась его шеи. Ящер закрыл глаза и блаженно заурчал. Так и состоялось знакомство. Собаки у матери не было, но ящер оказался лучше собаки. Наверное, если бы не он, выжить ей было бы намного труднее. В одном ее ящер обманул: он не ел травы и неплохо обходился той живностью, что добывал для себя сам, что не исключало его пристрастия к тонким копченым косточкам. «Это что же получается, — удивленно подумал Коркин, — выходит, Рук старше меня самого?»