Гаврила поднялся на ноги. Выставил в стороны длинные руки, пытаясь сохранить равновесие на шаткой плоскости. Через миг раздался грохот его шагов. Летун ощутимо содрогнулся.
На беду «камбале», в грузовом трюме можно было разогнаться. Левый и правый борт отделяли друг от друга целых восемь шагов. Ровно восемь — вскоре мы убедились в этом эмпирически.
— Поднимайтесь, медузы сопливые! — приказал Гаврила матросам. — Вы слышали господина доктора! И вы тоже, ваше благородие. — Он с вызовом поглядел на Северского. — Вставайте и делайте то, что сказал доктор…
Северский захохотал; избитому артиллеристу было тяжело подняться, и Гаврила подал ему руку. Встал отец Савватий, священника мучила икота, жизни в нем было не больше, чем в святых мощах, тем не менее он не пожелал оставаться в стороне. Оказался на ногах и я, правда, каким образом — решительно не помню. Мы сгрудились у правого борта, поддерживая друг друга.
— Считаю до трех, — прошелестел опухшими губами Северский. — Качать — так качать. Поднажмем, вояки! Один, два…
Три!
Мы бросились к левому борту. Врезались ладонями в грязную обшивку — та отозвалась обиженным гулом. Разом развернулись… В пылу сумасшедшей затеи мы не ощутили, как накренился летун. Но назад к правому борту перебежать уже не смогли: пол ушел из-под ног. Раздались крики, матерная ругань, мы повалились на спины — неповоротливые, словно мешки с картошкой.
— Крен — девяносто градусов! — объявил Гаврила, отталкивая навалившихся на него матросов. — Выходит! Пошла Марфа за Якова!
«Камбала» предприняла попытку выровняться. При этом мы перекатились по полу, подобно незакрепленному балласту. Я нечаянно ударил кого-то ногой, отец Савватий стукнул локтем меня.
Дьявольская карусель набирала обороты: летающая машина перевернулась вверх дном и нырнула к земле.
Глаза застелило кровавой пеленой. Нас смяло в одну вопящую, дергающую конечностями кучу. Послышался треск костей, кто-то захрипел, задыхаясь, кто-то воззвал к Богу…
Удар!
Корпус летуна лопнул: металл разорвало будто бумагу, через пробоины внутрь «камбалы» хлынул красный песок. Но летающая машина продолжала двигаться. Теперь она скользила над пустошью, подобно плоскому камню, отскакивающему от морской глади и бьющемуся о поверхность вновь. Во все стороны брызнули обломки, пробоины выстрелили языками пламени.
Кого-то из моряков рассекло на части лентами металла, кого-то выбросило через пробоину и размазало по земле ударом чудовищной силы. Стены трюма мяло, сворачивало и раздирало на части… То же самое происходило и с нами. Словно картечь свистели мелкие осколки, насыщенный ядовитым чадом воздух раскалился: казалось, вот-вот, и наши тела вспыхнут, точно дрова в топке парового котла.
Не было сил ни кричать, ни молчать. Любое обдуманное действие, даже самое простое (например, закрыть голову руками), оказалось за гранью возможностей. Я ждал, что всеобщая гибель грядет с секунды на секунду. Но каждый миг тянулся долго, нехотя сменяясь следующим, таким же тягостным, и так далее, и так далее… А смерть не торопилась.
Наконец тряска и грохот иссякли. Прекратились в одно мгновение — будто оркестровая симфония, повинуясь движению дирижерской палочки. «Камбала», прорыв за собой многофутовую колею, застыла посреди каменистой пустоши. Щелкал раскаленный металл, изуродованный корпус исторгал из пробоин клубы черного дыма.
Гаврила пришел в себя первым… Как это ему удалось? Мужик — из крупповской стали, не иначе!
— Уходим, сукины дети! Подъем, милые!
Он навалился на лист обшивки, который соскользнул со своего места и перекрыл брешь в корпусе, со стоном отогнул его в сторону.
Ноги не слушались. Я сделал один неловкий шаг, другой, а затем упал. Угодил руками в лужу чьей-то теплой крови. Поднял глаза и сквозь дым, сквозь слезы посмотрел на светлый прямоугольник, за которым находилось спасение. Сжал зубы и рванулся вперед. На четвереньках, как скотина. Сжигая остатки сил в мышечном апокалипсисе.
— Скорее! Скорее, убью!
Гаврила схватил меня за локоть и швырнул к овражку, змеившемуся в десяти шагах от места крушения «камбалы». Напрасно он это сделал: я тут же рухнул на землю, отчетливо понимая, что никакая сила на планете больше не заставит меня подняться. А боцман таким же макаром подхватил какого-то матроса и отправил его следом. Матрос точь-в-точь повторил мой маневр и скрючился на песке, лишившись чувств.
Из пробоины вывалился Северский. Шумно сопя, он по-пластунски пополз к овражку. Потом показался отец Савватий. Борода священника сгорела почти полностью, лицо же стало неузнаваемым под маской из смеси копоти и крови. Отец Савватий тащил на спине гальванера Лаптева. Последний был явно не в себе: он не понимал, что происходит, и старательно вырывался. Они оба отказались от помощи боцмана, и Гаврила тогда поспешил на выручку к кому-то еще…
Над разбитой «камбалой» взвились языки пламени. Кто-то в глубине трюма закричал не своим голосом, уже догадавшись, что ему не выбраться и не спастись. От поверженной машины волнами стал распространяться липкий жар.
В сторону отлетел дельтообразный фрагмент обшивки, закрывавший нос «камбалы». Мы как завороженные проследили за хаотичным полетом куска металла над бесплодной равниной, и я догадался, что последует дальше.
Раздался жуткий, ни на что не похожий визг. Пронзительный, вибрирующий, пробирающий до мозга костей…
Из рубки (я думаю, что открывшийся отсек был рубкой управления «камбалой») вывалилась «шуба». «Хозяин» пылал, словно живой факел.
Повинуясь какому-то чутью, вопящая бестия двинула прямо на нас. Все, кто наивно полагал, что с земли им не подняться ни за какие коврижки, мгновенно оказались на ногах.
От «шубы» отваливались горящие куски. Эти части расползались кто куда, будто были самостоятельными организмами и обладали зачатками разума. «Шуба» выдвинула в стороны четыре похожие на собачьи лапы беспалые руки. Заметалась туда и сюда, точно решила поиграть с нами в салки.
Я поднял с земли увесистый камень и запустил им в бестию. Попал ей в спину. Непрекращающийся вопль взлетел на тон выше. «Шуба» будто врезалась в невидимую стену. Я же поспешил наклониться и подхватить еще один первобытный снаряд.
А «шубу» уже били камнями все кому не лень. Гаврила, Северский, матросы и даже наш священник. Мы улюлюкали, подобно североамериканским индейцам, и подбадривали друг друга окриками. Я с гиканьем запустил в тварь подарочек от себя и снова попал.
Мы забивали «хозяина», взяв его в кольцо. Мы испытывали чувства диких охотников, в западню которых угодил лев-людоед: да воздастся ему по заслугам! Мы больше не боялись раненого чудовища, а скопившаяся внутри злоба и жажда мести рвались наружу убийственным потоком.
