Когда остаешься один, поневоле начинаешь задумываться о своей судьбе и своей жизни. А Фаю легко говорить, думал Нэль. У него есть Маленький Ли, с которым они спят в обнимку, ссорятся, мирятся, занимаются любовью, когда думают, что Нэль их не видит и не слышит, и все у них как обычно, то есть хорошо. А что есть у Нэля? Семейная клятва далекого, как мир Тай, человека?.. Ведь Лал даже ревновать не умеет. Что ему какой-то Нэль. Вытер об него ноги и пошел дальше.
Это в самом начале разлуки Нэлю никого не хотелось видеть. Он был разбит на части: телесная оболочка здесь, а разум и чувства далеко за бездонным мраком. Тогда он решил, что без любви все настолько плохо, что спать можно даже одному. А теперь от одиночества ему стало страшно. Жаль было впустую проходящей жизни. И к Фаю, обнимающему Маленького Ли, он испытывал не неприязнь и не злость, как Фай мог бы того заслуживать, а черную, жгучую, тяжелую зависть.
«Это так несправедливо – то, что со мной случилось», – в тысячный раз сказал себе Нэль, накрылся с головой одеялом и уснул.
Разбудили его шепот и возня под боком. Небо за иллюминатором было черное, луны не видать. Кто-то из двоих в темноте фыркнул и рассмеялся.
– Послушайте, вы мне надоели! Совести у вас нету! – громко объявил Нэль, выполз из-под одеяла и стал шарить по двери в поисках запора.
– Нэль, ты куда? – спросил Фай.
– Пойду проветрюсь, – отвечал Нэль сердито. – Не вас же слушать.
Маленький Ли хихикнул.
– Поосторожней там, в темноте, – напутствовал Фай вслед закрывающейся двери, и Нэль еще слышал слова Ли, сказанные Фаю:
– Пусть, пусть погуляет. Осточертело при свидетелях.
Нэль хорошо понимал, куда идет. Это был безумный поступок, но, если его глупое настроение выльется в слезах, вряд ли будет лучше.
Дорогу Нэль знал хорошо.
Танай был красив. Танай был молод и силен. Танай болтун, но не дурак, и знает, про что болтать можно, а про что нельзя. Танай обещал его ждать и…
С предпоследней ступеньки Нэль попал к моряку в объятья.
– Я ждал тебя, я знал, что ты придешь, – горячо прошептал Танай, и Нэль почувствовал его ладони у себя на груди. – Девочка моя, я догадался правильно!
Нэль попробовал его отодвинуть, слегка придержать развитие событий.
– Погоди, Танай, не спеши, – проговорил он, уворачиваясь от поцелуев. Но останавливать Таная было бессмысленно. Он уже припечатался губами к яремной впадинке у Нэля на шее, лизнул ему ключицу и левую грудь. Нэлю стало щекотно. – Да подожди же ты…
Он хотел еще добавить: «Я ровно такой же парень, как и девушка», – но у него язык не повернулся. К тому же, было поздно.
– Тебе не попадет за то, что ты сюда пришла? – выдохнул ему в ухо Танай, подсаживая Нэля на бочку.
Нэль вцепился руками в крепкие плечи помощника штурмана и отвечал, нечаянно сбившись на язык таю:
– А какая разница… куда идти в темноте.
Ну разумеется, они не были в городе одни. Там слишком внимательный, провожающий взгляд, здесь ясно читаемая на лице удовлетворенность от сознания выполненного долга, тут сразу заметно, что человек долго ждал и вот, наконец, дождался… Было время когда-то давно – Дин сам так стоял.
Он кое-как оправился от первоначально захлестнувшего его ужаса, и изредка оглядывался по сторонам. Нет, не подобает ему трястись как деревенской бабе, которой за каждым кустом мерещится волк. Пусть он немного зажирел и привык к покою, но где-то в глубине души ведь существует прежний Дин, находчивый и смелый. Он поможет, если что. На кого еще рассчитывать, если не на себя?
Боялся Дин ситуации потому, что заранее ее не просчитал. Для него все это оказалось новостью. Ах, если бы эту прогулку можно было включить в производимые Дином расстановки. Как просто решились бы тогда все проблемы…
Он знал, что государь иногда пропадает, отлучаясь неизвестно куда, и временами надолго. Зачем, в какую сторону и с кем он уезжает или уходит, держалось от непосвященных в строжайшей тайне. И в целом, тайн вокруг Аджаннара водилось множество. Казалось бы, государь живет на виду, и все же не найдется в этом мире человека, который знает про него все. Обязанности в окружении государя были поделены, и каждый из приближенных имел свою меру ответственности, свой сектор обзора и твердый наказ: твое перед тобою, а в чужое не мешайся. Дин по старой памяти еще отвечал за досуг принца Ша, но на самом деле его служебный долг заключался в том, чтобы встречать при государе особенных гостей. Издревле так было заведено – за пышным посольством, служащим более для парадности, чем для заключения реальных сделок, обычно следовал какой-нибудь скромный человек с особым поручением. За разговор с этим человеком и нес ответственность тайный советник Дин, пока государь с раззолоченным послом соперничали в церемонности и исполнении протоколов. Так политика делилась на официальную и тайную, похожую на торговлю из-под полы контрабандным товаром.
Имея доступ к этой кухне, Дин наладил собственные связи и извлекал свою выгоду. Он умело свивал в одну веревочку несколько причин и следствий. Например, отказ платить дань из северных пограничных областей был следствием того, что туда дошли слухи, будто в империи зреет заговор и возможна внутренняя война. С организацией заговора дела обстояли как раз наоборот – он как бы естественно вытекал из недовольства северными окраинами государственным управлением.
Но доверие государя в делах секретных переговоров не грело Дину душу. Потому что в чем-то Дину доверяли многое, но в остальном – абсолютно ничего.
Дин вовсе не относил себя к врагам императора. Аджаннар не был ни самодуром, ни беспринципным властолюбцем, ни невежей, ни высокомерным глупцом. И именно поэтому стать единственным и незаменимым советником для него у Дина шансов не оставалось. Его мнением лишь иногда интересовались, но поступали не всегда согласно. Кроме того, Дин был зол на государя за ту расстановку сил и приоритетов, которую Аджаннар создавал в собственных интересах: столько-то таргов, столько-то савров, кратное им количество ходжерцев, тут купец, там высокорожденный, тут вояка, здесь монах… Все умно, все политически правильно, с учетом тонких нюансов их внутренних взаимоотношений и с выгодой для империи. Но крайне неудачно лично для господина Дина. При существующей раскладке ни один из высших государственных постов, ни соприкосновение с реальными деньгами и реальной властью Дину не светили даже в отдаленной перспективе. Он перешел дорогу всякой мелочи, прихлебательской шушере, которая была на него за это сердита, и никто не догадывался, что Дин попал как черт в рукомойник – ни вправо, ни влево, ни вверх, ни вниз. Зависимость от каждого государева слова, вечное ожидание неизвестно чего – может быть, милости, а может – беды… С уходом из наставников государева сына миновал его звездный час.
