пен
досам?
— Почему сдам? Уже, Санек! Только америкашки шибко злы на тебя, в форме ихней разгуливал, солдат убивал. Поэтому мои хлопцы тебя охраняють.
Я просто не мог поверить. Старый ветеран, которому доверял Егорыч, оказался матерым, мать его, мафиозо! Да к тому же, судя по всему, в сговоре с оккупантами. Мозг лихорадочно искал выход из сложившегося попандоса.
— И как же я возмещу ущерб, если меня убьют на арене?
— Ставки, Санек, старые добрые ставки, — улыбнулся Пахомыч. — Сегодня будет новый бой. Мы уж все порешали с Уйтом, будь он неладен.
— С кем я буду драться? — хотя уже догадывался, какой будет ответ.
И старик подтвердил мои мысли:
— С десантником, с кем же ишо?
— Блять, значит, его тоже поймали… — покачал головой я.
— За то Машке надо спасибо сказать. Я ж грил, внучка у меня шустрая, вся в деда, хехе. Доставила Вовчика, куда надо. Ты слушай меня внимательно, а не глазами хлопай. На пятнадцатой минуте десантник должен лечь.
— Что? Убить Вована?
— Да, все верно, ты его убьешь, своими руками. Нам тут проблемы из-за него ни к чему. А ты отправишься восвояси, слово даю.
Я переваривал услышанное, когда, вдруг, до меня дошло — да ведь он не знает, что задумал Спаун! А раз так, у нас еще есть шанс. Главное только потянуть время. Может, попытаться достать гребанного старикашку? Нет, я не знаю, сколько охраны за дверью. Инстинкт выживальщика велел не рыпаться.
— Боюсь, Пахомыч, не на того ты поставил. Я не продержусь против Вована и пяти минут.
— А для этого, Санек, есть такая штука. Мне хоть и годков не мало, но я не дурак, чтобы рисковать понапрасну, когда на кону такие ставки.
Дед достал из ящика стола две бутылки пива «Охота». Причем, на одной красовалась надпись «крепкое».
— Тебя щас в камеру проводят. К Вовану. Выпьешь с ним. Только крепкое не пей. Ему отдашь.
— Да Вована и ведро водки не свалит, — с сомнением произнес я.
— А бытылочка-то с секретом. Ты главно, сам не перепутай! Ну, так шо, договорилися?
— Хорошо, — я кивнул. — Все будет сделано.
— Ты уж не подведи, Санек. Иначе живым из города не выпущу!
Пахомыч, видимо, нажал тайную кнопку, потому что в комнате возникли четверо мордоворотов с повязками дружинников. На запястьях за спиной щелкнули наручники. Пахомыч спрятал Глок под полу пиджака и сунул в карманы моей куртки бутылки с пивом. Горлышки с жестяными крышечками выглядывали, как у похмельного забулдыги.
Конвоиры повели по коридорам, в которых я без труда опознал помещения под трибунами стадиона. Теперь понятно хоть, где я нахожусь. Остановились перед тяжелой дверью с маленьким зарешеченным окошком. С меня сняли наручники, втолкнули внутрь. Через миг за спиной загрохотали замки. Я слепо моргал, всматриваясь в темноту. Блин, а лампочек тут нет? Что-то огромное зашевелилось во тьме, в следующий миг обхватили медвежьи объятия.
— Ебаный насос! Опять ты, братка! А я думал, бросил ты, сучара, боевого товарища, нах!
Дверь камеры сварливо распахнулась, заставив щуриться от хлынувшего света. Где-то наверху встревоженным ульем гудели наполняющиеся трибуны. Пора. Сердце билось с нарастающей частотой в предбоевой лихорадке. Да, сегодня все решится. Сегодня я выйду на эту проклятую Арену в последний раз. И что бы ни случилось — будь, что будет. Тяжелая ладонь десантуры ободряюще упала на плечо. Под суровыми прицелами наставленных автоматов мы шагнули в коридор.
Пахомыч, сменивший тулуп с ушанкой на дорогую шубу и меховую шапку, вопросительно глядел на меня из-за спин охранников. Едва заметно кивнув, я увидел одобрительную ухмылку на морщинистой роже. Пусть старый пердун думает, будто все предусмотрел. Пусть считает меня гнидой, способной легко прикончить товарища. Не учел он только одно — силу нашего боевого братства.
— Хуле, долго стоять будем? — схаркнув, пробасил Вован. — Ведите, ептать! Иль, чо, седни без этой блядской сбруи воевать?
— Идем, — прокряхтел Пахомыч, окинув десантника недобрым взглядом.
Наручники ледяными челюстями вгрызались в запястья за спиной. Короткая команда. Мы шагали по пыльным коридорам. За те несколько часов, что провели в камере, я все рассказал Вовану. Первым делом, конечно, он обнаружил у меня в карманах бутылки с пивом. Тут же выхватил одну со словами: «Охуенный подгон, братка!» Но в последнюю секунду я заорал: «Стой!» ВДВшник недоуменно опустил уже вскрытую зубами бутылку. Выхватив, я бросился к дверному окошку и прочел надпись на этикетке. И как он в полутьме безошибочно выбрал «Крепкое»? Вован принялся материться, но когда я поведал ему о коварных планах гнусного дедка, он сам вылил содержимое в толкан.
Потягивая пивко из оставшейся бутылки, мы прикинули в общих чертах, как будем действовать дальше. Хотя, чего тут обсуждать? Потянем время и будем надеяться на то, что Спаун с Юрцом не соврали. Меня больше интересовало, как Вован попался в плен. Оказывается, Маша вывела его из пылающего клуба. Провела по темным закоулкам города…
— Мы, блять, кароч, оторвались, нах, — вспоминал Вован. — В подвале, ска, каком-то ебаном сидим. Ну, ты ж грил, епт, типа она выведет куда надо, хуле. А я вижу, ебать, девка ладная, станок рабочий, все дела… ладно, думаю, похуй, Санек, если чо, не обидицца, гыгыгы. Кароч, за сраку ейную хвать! А она мне, ты чо, типа, охуел, нах? Я, в смысле? А она грит, я, хуле, не такая, хуе-мое, бля… типа целку бережет, гыгы, для одного единственнова хуя. Я грю, бля, так мож мой сгодицца, нах? А у самого шишка аж дымицца, еба! Ну, Махан так хитрО на меня глядит и пузырек конины достает, нах! Пей, грит, Вова. Хуясе, вот, думаю, правильная телка, не то что шалавы местные. Знает, хуль, что мужику требуетца! Романтика ебаный в рот! Ну, я чикалик одним махом наебнул, улыбаюсь, готов, типа, давай. И тут, сцуко, в зенках все потемнело! Чо за хуйня? Кароч, хлоп — и в отрубоне! Здесь тока в себя пришел, епта. Башку ломит, пиздэээц. Словно с прапорщиками в Ханкале бухал, прикинь, бля! Благодарочка те за пивас. Терь, нах, в поряде! Ну, ска, пусть ток попадетца мне эта прошмандовка мелкая!
Теперь я понимал, что и меня все это время водили за нос, как последнего лоха. Поскорей бы вернуться в Схрон и забыть всю хуйню последних дней, как стремный похмельный сон. Блин, а если Спаун подведет? Мы не сможем бесконечно изображать смертельную битву. Рано или поздно все станет ясно. И что тогда с нами будет? Меня-то уж точно ничего
