— Как тебя зовут? Откуда ты?
Что там говорил этот блаженный?
— Меня зовут Вадим Вечорин, я родился в Москве, но в другой Москве, чистой…
Глаза у лунаря загорелись. Он подался вперед. Милашка постарался улыбнуться открыто.
— Извини, но я очень устал. Последние дни… — Он закатил глаза.
— Да-да, конечно.
Дверь кабинета распахнулась без стука, вбежал еще один лунарь в синей форме. Лицо у лунаря было перекошенное. Заметил Вадима, вздохнул, кинулся к тому, что за столом.
— Вот, Борис Юрьевич, посмотрите… Вадик Милашка, гомосексуальная проститутка… Двойник…
Борис Юрьевич взял протянутый ему лист. Посмотрел на Милашку. На лист. На Милашку.
— А вдруг…
— По достоверным источникам, Пришлый скрылся из города. Сейчас допрашиваем свидетелей. Это, — он небрежно указал на Милашку, — обычная проститутка из быдла!
— Тьфу ты. Увести! — Огромные уши Бориса Юрьевича побагровели, он больше не глядел на Милашку, Милашка перестал для него существовать.
— А куда его, товарищ подполковник? Отпустить?
— Отпустить? Чтобы он всем про Пришлого рассказал? В реку его.
Лунари — гуманисты, Милашка знал это точно. Они никогда не убивают людей. Быдло из нижнего города — не люди.
Легче не стало. На большей части дороги сохранился пусть вздыбившийся и разбитый, но все-таки асфальт. Местами попадались ровные участки, и тряска прекращалась — Вадим переводил дыхание. Но лепешку, съеденную на привале, он припоминал часто, как и обещание Ходока вытереть им заблеванный пол, буде случится неприятность.
Приехали, вывалились. Даже у Леона лицо стало землисто-серым, а Сандра тут же отковыляла в сторону. Ее стошнило. Вадим сел на землю и огляделся.
Деревня! Дома неровным кругом обступили «центральную площадь», единственная немощеная улочка вела к лесу и заканчивалась воротами. Деревню окружал частокол. У ворот сидели на скамейке вооруженные караульные. В палисадниках покачивались цветы, дворы были огорожены кривым штакетником.
Свежий ветер шелестел сосновыми иголками, поскрипывал ветвями. В воздухе плыли шлейфы запахов: хвоя, примятая трава, древесная смола, сдоба и жареное мясо. Если не открывать глаз, можно представить, что ты дома, на шашлыках с друзьями. Полчаса езды на электричке — и здравствуй, Москва!
На «центральной площади» — вытоптанном до глины лугу — стояли накрытые столы, за которыми восседали аборигены. Сейчас они замерли на своих местах, только трое забулдыг пели обнявшись… Да еще годовалый карапуз в ближайшей луже лупил по голове сверстника. Сотня или полторы жильцов, вот и вся деревня. В центре «площади» высилось что-то вроде шатра.
— Это что еще? — Сандра подошла к Леону, вытирая рот.
— Сейчас узнаем.
Истошно, будто ему сворачивали шею, закукарекал петух.
Местные, раззявив беззубые рты, таращились на незваных гостей, еще не решив, приветствовать их или спасаться бегством. Кто-то шустро уползал на четырех костях. Ревел басом ребенок.
— Да это ж Леон! — пьяным голосом завопил мужик с бородой, похожей на паклю.
И началось. Повскакивали, рванули навстречу. Пока Леон пожимал руки столпившимся вокруг него аборигенам, Вадим привалился к заляпанному грязью БТР и судорожно вздохнул. Сандра села на корточки рядом.
— Ты их знаешь? — спросил он.
— Не, я тут впервые. Мутики… Они обычно мирные, зашуганные.
Вот на фига они сюда приперлись? Что им тут надо? Искать, откуда «провалился» дезертир Андрюшка?
Как бы то ни было, нужно брать себя в руки и функционировать. Налаживать контакты с местным населением, выяснять, что за праздник. Если повезет, присоединиться, телочку снять.
Вадим закрутил головой, высматривая средство релаксации и…
…свят, свят, свят! Ну и рожи! Кто кривой, кто косой… у бабищи вон — пасть будто разорвана, рот не закрывается и шеи нет. Головогрудь. Вместо второго подбородка — сиськи! А вон хлопает и притопывает парнишка… Вадим отвернулся. Правая половина туловища — сплошной ожоговый рубец, и вместо руки — щупальце. Рука как щупальце. Бля-а, вместо второй тоже… мацальце! Да музей уродов баснословные бабки отдал бы за один такой экземпляр! Или вон дядька поперек себя шире. Бочка на ножках. И не жирный ведь, это его так расплющило, словно, когда он был маленький, его надули, вставив в зад соломинку. Горожане — красавцы в сравнении с этими образинами!
Местный забулдыга, спавший рожей в тарелке, поднял харю… синий. Сине-фиолетовый. Старина Босх знал толк в извращениях, но природа его переплюнула.
А дети! Дети обступили пришлых. Девочка (грязная тряпица бантика на жидких волосенках, ноги колесом, руки — палочки, тоже кривые донельзя, вздутый живот под рубашонкой) потянулась к Сандре, погладила бедро. Сандра гулко сглотнула и отвернулась.
Толпа оживилась и загудела. Леон уходил все дальше, облепленный сельчанами. Каждый старался к нему пробиться, за руку подержать, по спине похлопать. Он выделялся среди них, как породистый скакун среди зоопарковских пони… Действо напоминало ярмарку из фильма о Древней Руси в стиле «разлюли-малина». Добрую ярмарку с медовыми пряниками и дрессированными медвежатами.
Главное, не обращать внимания на перекошенные рожи. Люди празднуют, им весело. Они любят Леона, следовательно — друзья. В конце концов, каждый второй из них более-менее нормален. Вон парочка довольно милых девах. Одна черненькая в холщовом платьице до колен, вторая рослая, румяная, со вздернутым носом. И волосы чистые. Жопастенькая.
Перехватив взгляд гостя из города, вострушка затерялась в толпе. Явилась она спустя минуту с хрустальной вазой, до краев наполненной мутной жидкостью, протянула угощение Вадиму. Такие вазы раньше вдоль трасс продавали…
Сандра оттолкнула липнущую к ней мелочь, рванула в толпу за Леоном.
— Леон! — не выдержала она, но голос утонул в визгах и хохоте, и ей пришлось расталкивать веселящихся сельчан.
— Чей-то она? — Лицо девушки вытянулось от обиды.
— Это — что? — Вадиму дела не было до ее вопросов, его интересовал состав пойла.
— Свекольница. Добрая. Не хочешь?
— Не уверен. — Он покосился на длинного Ходока, смолящего самокрутку.
Похоже, его сие действо не волновало: глядит поверх голов, выискивает кого-то. Леона? Ясно, что он здесь не первый раз, ему привычны и мутные глаза, и повседневность уродства, и хохот гиен…
— Как тебя зовут? — обратился он к насупившейся девчонке.
— Анит, — улыбнулась она, демонстрируя ровные, хотя и желтоватые зубы.
