— Лучше не знать. — Спирт сделал паузу. — Нассал на нее.
— Тьфу-у-у, придурок.
Спирт покачал головой.
— Брезгливый какой! А она вам жизнь спасла. И я, кстати.
— Погодите, ребята. Посмотрим, что у него там! — Череп тем временем приподнял тело обер-лейтенанта и достал из-под него планшет.
— Ого, да тут карта! Все немецкие укрепления. — Борман с интересом развернул исчерченную условными обозначениями карту. — Парни, эта бумага цены немалой. Знаете, сколько солдатских жизней можно спасти, если ее командованию показать?!
— Надо ее Карпенко отдать. Пусть знает, что мы не фуфлыжники какие-то, тоже кое-чего можем, — осторожно шевеля разбитыми губами, выговорил Череп.
— Он нас в разведку за «языком» посылал? А это, как я понимаю, получше будет, — усмехнулся Спирт. — И на этом, я считаю, наш долг полностью выполнен. А потом домой, лады?
* * *
Впервые чувствуя в своих сердцах особое единение людей, побывавших на краю смерти и связанных одной целью, следопыты пошли на шум боя, к ставшим по-настоящему своим позициям. Все чаще раздавался свист шальных пуль. Ломая деревья, взрывались снаряды и мины, приходилось падать, вжимаясь в землю, и, дожидаясь короткой тишины, продвигаться перебежками вперед.
Через разбитые артобстрелом окопы следопыты выбрались к месту, где должен был находиться блиндаж. До него оставалось не больше пятидесяти метров. Со всех сторон доносились стоны тяжелораненых и контуженных. То и дело приходилось перешагивать через тела убитых.
Придерживая на голове каску, чтобы не спадала на глаза, к ним подбежал знакомый матрос.
— А я смотрю, до боли знакомые лица. Какими судьбами?
— В строй возвращаемся, — буркнул Череп.
— Помню, вас больше было. А приятелей своих, в синих фуражках, где потеряли? — подмигнул матрос.
— Они не поделили дорогу с немецкими мотоциклистами, — усмехнулся Спирт.
— А… бывает.
Борман показал в сторону леса.
— В тылу немцы.
— Да, знаем. У соседей прорвались. Я тут остатки наших собираю. Говорят, резервы уже идут, надо чуток продержаться. Вы как, со мной?
— Только руководству доложим. Карпенко не видел?
— В блиндаже был. У него тяжелое ранение в голову, Нина кровь остановить не может. Просила его уйти в медсанчасть, а он с передовой ни в какую. А теперь поздно; где тыл, где передовая, перемешалось все.
— Мы сейчас, обожди. Небольшие формальности уладим, — ободряюще подмигнул Борман.
Он на ходу размышлял, как объяснить Карпенко их появление. Почему-то ему казалось, что политрук все поймет и простит их. Ведь они сами вернулись, и, значит, никакие они не дезертиры. Да, надо будет рассказать про спасение подвод с ранеными, про ликвидацию офицера СС. И главное, передать карту. И хорошо, что Нина тоже в блиндаже. А после боя он, Борман, расскажет ей всю правду и предложит уйти в будущее вместе с ними. О том, согласится она или нет, Борман подумать не успел.
Когда до блиндажа оставалось шагов двадцать, в его угол упал снаряд. Бревенчатая крыша вначале подпрыгнула и через мгновение рухнула. То, что раньше они называли блиндажом Карпенко, сейчас больше напоминало воронку, наполненную расщепленными бревнами. Сверху на следопытов полетели доски и щепки. Тлеющий обломок бревна упал перед Борманом. Следопыты растерянно переглянулись. У Чухи затряслась нижняя челюсть.
— Мамочки, там же Нина. — Он опустился на колени.
Борман рванулся к воронке, но, поняв, что все кончено, сел на ее краю, обхватив голову руками. Рядом с ним сел Чуха. Впервые чувство к этой девушке примирило их. Ревность, столь терзавшая сердца обоих, переросла в сочувствие и жалость друг к другу.
В глубине души Борман осознавал, что даже тогда, когда он грубо приставал к Нине в палатке медсанчасти, в его поступке было больше борьбы с самим собой, чем мужской похоти. В случае положительного финала он бы втоптал в грязь свои чувства, таким образом доказав самому себе, что никакой любви нет. Сейчас же он понял, что абсолютно неважно, как назвать то, что он испытывал к Нине, — сейчас важно было понять, как дальше жить без нее.
Чуха же не мог разобраться в своих чувствах по причине излишней, как он считал, идеализации. Каждый раз, думая о медсестре, он ловил себя на мысли, что только его воображение и влюбчивое сердце могли создать идеальный образ девушки. Раньше он убеждал себя в том, что любит фантом, и если он и она узнают друг друга лучше, то вся эта сказочная любовь рухнет, исчезнет как дым. Теперь же пронзительно осознал, что смерть Нины вдохнула жизнь в кажущийся ему надуманным образ. Мечта стала явью. Эта идеальная девушка была реальной и живой, она гладила его по голове, прикрывая своим телом от осколков, она вытаскивала его из-под обстрела. Она была пронзительно настоящей. И еще он понял, что никогда не сможет забыть ее.
Спирт и Череп остановились в стороне, чувствуя, что приятелей не следует сейчас доставать. Но у войны свой распорядок. К следопытам подполз матрос.
— Вам повезло, ребята, в рубашке родились. Перед вами к политруку четверо бойцов зашло. Хотели его уговорить на руках в тыл перенести. Не успели.
— Все встало на свои места. Так и должно было быть. — Борман посмотрел на матроса пустыми глазами.
— Ну, вы как, счастливчики, со мной пойдете? Там какой-то штабной тех, кто остался, собирает. Контратаковать будем. Ну, вы как?
Следопыты переглянулись.
— По мне так лучше в бою погибнуть, чем снова на энкавэдэшников нарваться. — Череп выжидающе посмотрел на остальных.
— Я за атаку! Глядишь, до озера дойдем, а потом домой! — кивнул Спирт.
— Они Нину убили… — тихо сказал Чуха.
— Похоже, это наш последний бой, — спокойно сказал Борман.
— Тогда собирайте оружие — и айда за мной, — вздохнул матрос. — Пошли, хлопцы!
* * *
Проблем с вооружением не было. Борман, Спирт и Чуха подобрали себе по автомату ППШ и на ходу умело щелкали затворами, снимали дисковые магазины, проверяя количество оставшихся патронов. Череп нашел массивный ручной пулемет Дегтярева. Недостаток был только в гранатах. Борман отыскал две в подсумке убитого молоденького сержанта. Одну взял себе, другую передал Черепу.
— Граната — это хорошо. Еще бы пару дисков к «дегтярю», — мечтательно заметил Череп.
— Может, тебе еще и талоны на усиленное питание, терминатор? — горько усмехнулся Борман.
Бой постепенно стихал. Немцы считали захваченные позиции своими и уже обустраивались в окопах первой линии обороны.
На левом фланге недалеко от места гибели Емельянова нервный худой капитан собирал последних выживших. Борман насчитал вместе с ними тридцать семь человек. Почти все были ранены.
