Был ли тут какой-то инженерный замысел или начальство всего лишь хотело направить энергию штрафников в мирное русло, но вкалывать нам пришлось и впрямь ударными темпами. Я попытался филонить (кому охота забесплатно надрываться?), но быстро получил чувствительный укол штык-ножом примкнутым к автомату. Охранники глаз с нас не спускали, расслабляться не позволяли, и, кажется, нам предстояло работать «отсюда и навсегда».
Похоже, я мог застрять тут до конца моих дней.
Жаль, что работа не волк, и в лес не убежит, а то б и в самом деле послал бы её куда подальше. Часа за три утомительной пахоты я так навкалывался, что с трудом волочил ноги. Тяжеленные носилки оттягивали руки, дико болела спина, голова начинала кружиться.
В этот момент охранники объявили перекур и раздали по банке тушенки на троих.
— Жрите, братцы кролики, и отдыхайте. Через сорок минут продолжим.
Работяги увлечённо заскребли ложками, передавали банки по кругу. Я был последним в нашей троице и не удивился, когда обнаружил, что мои товарищи по несчастью практически ничего мне не оставили. Похоже, здесь каждый сам за себя.
— Благодарю за щедрое угощение, — с укоризной произнёс я, но меня не слушали.
Никому моя личность не была интересна. Я даже удивился. Обычно новый человек всегда был окружён повышенным вниманием на любой станции. Все норовили расспросить его, узнать новости, сплетни, может, услышать что о потерявшихся родственниках. Но аборигенам было не до меня. То ли народ подобрался равнодушный, то ли других забот хватало. Никто даже не спросил, как меня зовут. Ладно, со своим уставом в чужой монастырь не ходят. Кроме того, не больно и хочется разговоры разговаривать. Устал так, что язык на плече.
Мужики устроились кто где, закурили. Я сел на перевёрнутое вверх дном ведро, прислушался к начавшемуся разговору.
Темы были обычными, бытовыми. Все дружно обругали главу администрации, перечислили перенёсённые по его милости обиды, добрались до начальничков рангом поменьше и перемыли им кости. По всему выходило, что на станции дурак сидит на дураке и дураком погоняет. Потом русло беседы перекинулось на женщин. Дружнее всего обсуждалась какая-то Зинка, у которой было за что подержаться (титьки — во! корма — вот такая!), но она, курва, блюла себя и лапать никому не позволяла. Мужиков это и оскорбляло, и одновременно приводило в восторг.
А затем как-то самом собой в ход пошли разного рода байки, страшилки, за истинность которых никто не мог положиться, но, тем не менее, рассказывали их с таким придыханием, будто это и есть самая взаправдашняя быль.
— Много под землёй всего странного, загадочного, — говорил, прищурив левый глаз, Егорыч — мужичонка в заломленном на бок чёрном, испачканном в саже треухе. — Вроде не первый годок мы тут, пообжились уже, пообтёрлись, но половины всех тайн так и не разузнали. — Взять, к примеру, Путевого Обходчика. Мне знакомый с Двенадцатки баял, что видели они у себя на станции призрак в виде престранного человека в старинной форме железнодорожника. Ходит он по туннелям, молоточком постукивает, с фонарём рельсы осматривает и всё матом ругается. Дескать, довели метро до совершеннейшего безобразия. Работать никто не хочет, порядок не наводит. «Сталина, — грит, — на вас нет! Уж он бы вам показал» И всё к тому выходит, что родом этот фрукт ещё со времён начала советской власти, чуть ли не с первых пятилеток. Пытались разговорить его, а он на вопросы не отвечает, знай бубнит под нос своё что-то.
— А ещё говорят, что Обходчик этот иной раз и помочь можёт, — вдруг вступил в беседу мой напарник, тип с которым мы таскали носилки.
— Это как? — заинтересовался Егорыч.
— Я, конечно, за всю правду поручиться не могу, но ежели кто-то Обходчику по какой-то необъяснимой причине приглянется, так он может любимца своего из затруднительного положения выручить. Слышал, что одного солдата, которого чуть было не засыпало в туннеле аккурат после бомбёжки, Обходчик этот тайными путями на станцию к людям вывел.
— И плату никакую не потребовал?
— Не-а, ничего не попросил. Да и что с солдата возьмёшь-то?!
— Брешут, скорей всего, — решил Егорыч. — Вся эта потусторонняя братия на нас с вами ноль внимания, фунт презрения. Мы для них тля. Плюнуть и растереть. Зачем им с нами вошкаться?
— Мало ли, — неопределённо пожал плечами мой напарник. — Тем не менее, о спасенном солдате многие болтают. Я не раз и не два слышал.
— Не раз и не два! — передразнил Егорыч. — Один дурак сказал, второй подхватил и понеслось.
— За что купил, за то и продаю, — напарник заткнулся и больше в разговор не встревал.
От рассказа Егорыча у меня почему-то мороз пошёл по коже. Ужас как не люблю всякую потустороннюю нечисть. Тем более, мне и самому было что вспомнить. Загадочная история случилась со мной ещё в первый год пребывания под землёй.
Я был тогда по всем меркам сопляком, в поисковые партии меня не снаряжали, но определённым доверием я пользовался: во всяком случае, охранять второстепенные посты уже ставили. Сейчас смешно вспоминать, но тогда меня аж распирало от важности. Я был самым младшим в наряде, ровесники о такой чести не могли и мечтать.
Выпало как-то мне сторожить склад стройматериалов. Стоял я на часах, вместо автомата дали мне резиновую милицейскую дубинку. «Демократизатор» называется. Типа, лупи по башке всем, кто не нравится. Упрашивал я тогда начальство, чтоб хоть пистолет выдали, пользоваться им умел, ничего в этом особо выдающегося не было, но над просьбой моей лишь посмеялись. Дубинки, отвечают, достаточно. Зачем мальцу огнестрельное оружие? Опасно. Раз в году и палка стреляет.
Предполагалось, что для меня главное своевременно кликнуть подмогу, а уж минуту-другую с этой дубинкой я продержусь. Да и не пользовался склад повышенным вниманием у всякого ворья, тем более что основную их породу давно повывели, а редкие «крысы» постепенно вымирали как вид. Под землёй ты как на ладони: всем виден. И хорошо, и плохо.
Освещался пост одинокой лампочкой, горела она возле входа. Обойдёшь склад вокруг, осмотришь всё ли в порядке и рысью назад, на огонёк. Что с пацана возьмёшь? Страшно было.
Оставалось мне до конца смены полчаса, может, минут двадцать пять. А тут вдруг лампа замигала и погасла. И остался я один-одинёшенек в абсолютной мгле. То ли коротнуло что-то, то ли генератор автономный накрылся. Сейчас уже и не помню.
Когда вокруг темнота, вечно мерещится всякая дрянь. Невозможно отделить реальность от того, что на самом деле творится лишь в твоих фантазиях.
Хоть и были у меня спички, но зажечь костёр я не решился. Мало ли спалю всё, пожар устрою. Мне тогда головы не сносить. Уроют, на возраст не посмотрят. С меня спрос как со взрослого был.
