Амаякович. — Мы во всём разобрались. Выяснили, что тебе доверено ответственное задание. Можешь быть уверен, препон тебе чинить не будем. Даже наоборот, поможем.
— Извинения принимаются, — кивнул я. — Только скажите, что произошло?
Майор пожаловался:
— Хватились вас на Центральной, телефонограммы по всей ветке разослали. Требуют, чтобы ты поторапливался.
— Ничего себе, — присвистнул я. — Только не говорите, что вам указивка от самого Генерала пришла.
— Вот именно, что от него-то и пришла, — вздохнул Ашот Амаякович. — Он на меня полчаса в трубку орал. Чуть не оглох в итоге. Что за сыр-бор, не понимаю. Чего он в вас такого нашёл?
— А мы его родственники, — пошутил я. — Двоюродные брат и сестра.
Вышло, конечно, как про детей лейтенанта Шмидта (я книжку Ильфа и Петрова раз двадцать читал), но Ашот
Амаякович почему-то поверил. Он побледнел, нервно сглотнул и упал духом ещё сильнее. Вероятно, Генерал обещал спустить на него всех собак.
— Так что — мы свободны и можем идти дальше? — спросил я.
— Вы совершенно свободны, но вот одних вас я отпустить не могу. Генерал сказал, что вышлет группу сопровождения. А вы пока передохните, в порядок себя можете привести. Велено создать все условия.
— Отдых это хорошо, тем более заслуженный. С превеликим удовольствием.
— Тогда собирайтесь. Переведу вас в нормальное место. Там и помыться можно и покушать. Что скажете?
— Скажем спасибо.
Так что уговаривать ему не пришлось. Мы с огромным удовольствием покинули опостылевший изолятор. Ашот
Амаякович поселил нас в комнате при администрации. Там были две нормальные кровати и даже постельное бельё.
Признаюсь, я давно забыл что это такое и с благоговением потрогал белоснежную простыню и наволочки.
— Живут же люди…
Две женщины наносили тёплой воды. Я быстренько помылся, вытерся пушистым полотенцем и, испытывая неописуемый кайф, присел на кресло. Скоро появилась Лило в банном халате, раскрасневшаяся и оттого ещё более соблазнительная.
— С лёгким паром!
— Спасибо, — ответила она. — Тебе тоже с лёгким паром.
Я поблагодарил.
Она присела к зеркалу и принялась расчёсываться. Я плотоядно облизнулся, как кот на валерьянку. Эх, хороша
Маша! Жаль, что не наша. Хотя будем посмотреть. Вся ночь впереди: вдруг подует ветер перемен и на башне неприступной крепости появится белый флаг. С другой стороны, кто знает, чем оно всё закончится. Вдруг втюрюсь по уши, а нам на
Центральной прощаться. Дан приказ ему на запад…
Я заставил себя перейти на нейтральную тему:
— Скоро принесут покушать. Знаешь, я бы тут, наверное, остался. По сравнению с моими апартаментами на
Двадцатке это просто рай.
— В рай попасть никогда не поздно, — наставительным тоном произнесла девушка. — Вот только вряд ли нам разрешат здесь задержаться.
Я кивнул.
— Да, похоже Генерал и впрямь тобой не на шутку заинтересовался. Не знаешь, с чего это он воспылал таким любопытством?
— А ты у него спроси, — посоветовала Лило.
Я фыркнул:
— Ага, так он мне и ответит.
Девушка пожала плечами:
— Извини, я тебе больше ничем помочь не могу.
— Слушай, Лило, откуда такая секретность? Куда не ткни, сплошные загадки и, заметь, без ответов.
Девушка молча легла на свою кровать и накрылась одеялом.
— Не хочешь говорить, не надо, — пробурчал я, злясь на собственное бессилие.
Ну не пытать же её в самом деле?
Я взбил подушку, поудобней устроился на лежанке и мгновенно отключился.
День выдался холодным. Ледяной ветер обжигал лицо, косые струи дождя ударяли по прорезиненному костюму химзащиты. Отец когда-то в таком ходил на зимнюю рыбалку. Я пока не вырос, и меня с собой он не брал. Возвращался красным не то от мороза, не то от принятых боевых ста грамм, которых на самом деле могло быть гораздо больше. Мать всплёскивала руками. Отец целовал её, потом подзывал нас с сестрой, по очереди брал в сильные руки, прижимал к себе, поднимал до потолка. Он был очень сильным. Любил шутки, веселье, компанию. Мы часто принимали у себя гостей…
— Ты чего застрял? — толкнул меня в спину Толик.
— Да так, вспомнилось кое-что, — зачем-то стал оправдываться я.
— Иди, нечего дорогу загораживать, — забурчал Толик.
— Раскомандовался тут!
Я хотел выразиться покрепче, но потом передумал. В сущности, Толик прав. Времени мало, надо спешить.
Наверху дышалось намного легче, воздух здесь, хоть и отравленный, но намного вкусней затхлой атмосферы подземки. Интересно, почему так? Цианистый калий, к примеру, отдаёт миндалём, а ведь страшный яд. Неужели, чем опаснее вещь, тем она привлекательней в глазах человека? Не всегда, конечно. Большинство тварей на поверхности не вызывают ничего, кроме страха и отвращения. Хотя причина тут может быть в другом. Мы смотрим на них с более низкого звена пищевой цепочки. Те, кто повыше, возможно, наслаждаются сейчас грациозным полётом гарпий, сокрушительной силе горилл-йети. А мы… мы смотрим на них как зажатый в угол мышонок на вечно голодного помойного кота. Еда не может любить того, кто намерен её съесть. А гарпии не едят, они не смакуют пищу, они разрывают её на части и отвратительно жрут. Меня передёрнуло.
Я поводил глазами по окрестностям. Пока всё гладко, путь открыт. Почему-то я был уверен на все сто, что так оно и должно быть. Никаких опасностей, сегодня мой, вернее, наш день.
И вдруг что-то засосало у меня подложкой, махонький червячок сомнения.
— Стойте, — приказал я.
Поисковики, привычные к любой ситуации, послушно замерли. Даже Димка Ботвинник подчинился, хоть и был старшиной каравана. Стало тихо, почти беззвучно: слышно только дыхание ветра и падающую капель.
— Ты чего панику нагнетаешь? — едва шевелящимися губами спросил Димка.
— Что-то не так, — пояснил я. — Пойду, проверю.
— Хорошо, — согласился Ботвинник и предупредил:
— На рожон только не лезь.
Вместо ответа я легонько кивнул и, стараясь не выдать себя нечаянным шумом, стал очень медленно выдвигаться вперёд.
Далеко отойти мне не удалось. Тонкий, похожий на колебание струны, звук, привлёк моё внимание. Он был лёгким и воздушным, как пение райских арф. Я насторожился, едва не утопил пальцем пусковой крючок автомата и лишь усилием воли подавил желание разрядить обойму в то место, откуда исходил этот звук. Немного погодя я вдруг осознал, что мелодичное колебание начинает складываться в слова. Смысл их не доходил до меня. Я напрягся, заставил себя прислушаться и тут сообразил, что слышу не просто мелодию, а зов, причём направленный на меня. Кто-то просил меня успокоиться, не переживать за жизнь и за себя, ничего не боятся и подойти.
