— Макароны сварим?
— Угу, — соглашается сын и отворачивается, стыдясь минутной слабости. — Пошли отсюда.
«Утро, хмурое утро, кто же тебя выдумал?» — так говаривал один мой хороший знакомый, разглядывая свое отражение в зеркале после возвращения домой с рыбалки или охоты. Да, действительно, какая же мерзость — проснуться и пытаться вспомнить все произнесенные вечером речи. Вчера они казались такими умными и многозначительными, а сегодня…
Похмелья не было. Не было и чувства потери памяти — хотя спали всего по половине ночи, проведя вторую ее половину в карауле. Но организм вполне справился с некоторыми… пусть будет, питейными излишествами. Но оставалось чувство вины за задержку в пути. Вины перед теми, кто любит, ждет и надеется. Кто наверняка тайком молится без слов у потемневшей от времени иконы. Перед всеми и перед самим собой.
Я проснулся от тихих шагов Андрея. Ему выпала «собачья вахта», и сейчас он по праву решил занять мое нагретое место в капитанской каюте и добрать пару часиков сна.
— Ну как?
— Да нормально, рассвело уже. Ты стуки на носу под палубой не слышал?
— Вроде нет, а что?
— Показалось, значит.
— Это не якорная цепь брякала?
— Так она вроде натянута.
— Ладно, время будет, посмотрю.
Потянулся сладко спросонья и тут же зашипел от боли в перебинтованном плече. Поворочал им, прислушиваясь к ощущениям. Ерунда, бывало и хуже. Оделся неторопливо и снял с крючка автомат.
— У тебя два часа. Будем подходить к Нижнему — разбужу.
— Угу, — ответил Андрей и ткнулся носом в подушку. Лентяй.
А на палубе хорошо. Ветерок с берега наносит горьковато-сладкий запах цветущего донника и сдувает надоедливых оводов со слепнями. В старые времена сейчас как раз пора второго сенокоса. Вот только где они, старые времена? Уже не пробежишься босиком по росе… Правда, и раньше-то никогда не бегал. Но такова традиция — ностальгировать по тому, чего никогда не делал. Так когда-то сбежавшие с тонущего корабля крысы, пардон, уехавшие из страны интеллигенты, с тоской в глазах вспоминали раздолье хлебных полей. Тех самых, на которых работали «быдло» и «совки».
Эх, закурить бы… Откинуться бы в кресле, подставив лицо утреннему солнышку, закрыть глаза и блаженствовать, небрежно стряхивая в хрустальную пепельницу столбики пепла с толстой сигары, найденной в капитанской каюте. И кофе, чашечку, а лучше кружку, крепчайшего черного кофе. Так можно просидеть весь день, слушая в мягкой полудреме, как набегающая волна настойчиво стучится в борт.
Кто, волна? Разве это она колотится с упорством пьяного мужика, которого не пускает домой жена после недельного загула? Тем более волны не знают азбуку Морзе. Три коротких, три длинных, три коротких — сигнал SOS. И доносится четко с носовой части толкача, прямо из «Казанки», вчера впопыхах брошенной прямо на палубу. Это что, мы еще кого-то с собой прихватили? Не может быть, обе лодки точно были пустые. Тогда что это?
Подхожу ближе, готовый поливать очередью от пуза:
— А ну вылезай!
В ответ молчание. Нет, не молчание, удары — три коротких, три длинных, три коротких. Уж не бросить ли туда гранату, как Василий Иваныч с Петькой в том анекдоте? Жалко… и гранату жалко, и добычу из оружейки дебаркадера — ее так и не разгрузили. Опять стучат.
— И какого хрена? — Резким рывком сдвигаю дюралевую лодку в сторону. — Ах, вот ты где!
Ну да, как же я раньше не вспомнил? Квадратный люк открывается прямо в носовую каюту, в которую мы вечером так и не заглянули. Хорошо еще, что снаружи заперт был, а то могли бы проснуться с головой в тумбочке. Хотя, помнится, на двери висел амбарный замок. Точно, потому и не стали открывать — лень было искать ключ. Что, заглянем?
— Кого ловим? — Андрей выскочил в одних трусах, но с автоматом в руке. — Это чего гремело?
— Вот, — вместо ответа я показал пальцем на люк, изнутри по которому снова стукнуло. Три коротких, три длинных, три коротких…
— Ух ты, — восхитился сын. — Челюскинцы тонут, помощи просят!
С этими словами он открутил задрайку и откинул крышку. Ба, знакомые все лица! Из открывшегося проема высунулась голова павловского «участкового» с заклеенным скотчем поверх бороды ртом. Глаза, и без того вытаращенные от натуги, вылезли еще больше — бедолага увидел нас. Интересно, а кого же еще ожидал встретить после вчерашней стрельбы? Омоновцев с дубинками или санитаров с букетом ромашек и смирительной рубашкой?
Я ухватил бородача за куртку с одной стороны, Андрей с другой, и попытались вытащить его наверх. Не тут-то было, вылезает только по плечи и, состроив жалобную гримасу, мычит чего-то заклеенным ртом. Чего там, задница застряла? А если посильнее дернуть?
— Давай на счет «три»! Раз, два, три… взяли!
«Участковый» протяжно взвыл и обмяк у нас в руках, потеряв сознание.
— Надо посмотреть, — решил Андрей и выпустил пленника. — Я вниз, хорошо?
— Может, ключ поищем?
— Да ладно, пролезу. — Сын столкнул бородатую голову обратно в люк и для верности притоптал ногой. А через минуту послышался его голос: — Пап, спускайся!
В каюте светло. Заглядывающего в круглые иллюминаторы солнца хватало, чтобы разглядеть кровь на трапе, к поручням которого и был прикован наручниками «участковый». Практически распят — вытянув шею, он мог еще достать макушкой до крышки люка, но не больше. Мы же умудрились вытащить его гораздо дальше. Ничего не оторвали?
Неожиданно ловлю себя на мысли, что рассматриваю бородача с одним только любопытством, никакой злости или, что еще хуже, жалости. И даже если оторвали, но это вряд ли, то мне это глубоко безразлично.
— Кто с ним в железную маску решил поиграть?
— Так спроси.
Андрей хмыкает и, взяв у меня нож, разрезает скотч. От рывка, выдергивающего волосы из усов и бороды, пленник очнулся.
— Ну здравствуй, Евграфий! Или Граф?
— Евгений я. — «Участковый» решительно отказался от дворянского титула. — Меня вот тут…
— Да по мне хоть Евлампий, — перебил Андрей, с глубокомысленным видом поигрывая финкой. — Пой, птичка, с самого начала.
— Что, простите?
— А не прощу! — Удар в печень заставляет пленника повиснуть на наручниках, поджав ноги к животу. — Это тебе аванс. За то, что удавить нас предлагал. Рассказывать будешь?
— О чем?
— Да обо всем.
— Спрашивайте.
— Зачем? — Сын изобразил удивление. — По-моему, это тебе необходимо выговориться и облегчить душу. Не так ли? Начни с самого начала. Автобиографию, впрочем, можешь опустить.
Я тем временем размотал с запястья струну и сделал из нее петлю:
