Шинок нашелся сразу. Ошибиться мудрено: все хаты в два оконца, эта же – во все шесть. И крыльцо повыше, и коновязь вдоль улицы тянется, а у коновязи гривастые красавцы скучают, хозяев ждут.
Окошки светились. Клим ступил на крыльцо.
Почему именно в шинок, он и сам не знал. Не иначе вспомнились фильмы про лихих ковбоев. Куда приезжий первым делом заглядывает? Не к шерифу ведь! И вечер уже, если есть где народ, так здесь.
Клим осторожно открыл дверь. Изнутри пахнуло теплом и крепким духом чеснока.
– А поворотись-ка, сынку! Экий ты смешной! Где жюстокор покупал, не в городе ли Париже на ярмарке, что у Нового моста?
Огромный козарлюга, сам себя шире, чубатый и седо-усый, шагнул навстречу.
Что такое «жюстокор», Клим не знал. Оставалось одно – поздороваться:
– Вечер добрый всем!
Надо было бы еще и шапку снять, но таковой не захватил.
– И тебе добрый, немчин залетный! – Козарлюга без всякого стеснения оглядел гостя с ног до головы.
Еще трое, такие же чубатые, но с черными усами, подтянулись сзади. Климу вновь вспомнились ковбойские фильмы. Сейчас бить станут.
– Или горилки выпить решил в шинке православном? – грозно нахмурился седоусый. – Так и быть, нальем. Только уговор – стерпишь удар мой, не прошибешь дверь затылком, тогда и за стол сядешь.
Клим сглотнул, вспомнил секцию ушу, попытался сгруппироваться…
– Ну, бей!
Взлетел к потолку кулачище с пивную кружку. Замер. И ударил хохот, да такой, что шибки в окошках затряслись.
– Годен, годен, хлопче! – Седоусый опустил руку, повернулся к землякам. – А налейте-ка немчину!
Вот как? Клим понимал, что пришелец в японской куртке едва ли сойдет за своего. Но ведь говорил Химерный Профессор: не по одежде судили.
– Бей! – повторил он, голос повышая. – Только во всю силу, не то обижусь.
Стих смех, переглянусь чубатые.
– Ой, хлопче! – покачал головой седоусый. – Два раза бью, второй – когда домовину заколачиваю. Ну, будь по-твоему!
Вновь взлетел кулак, рухнула на Клима соломенная крыша.
Устоял…
– Горилки хлопцу не наливайте. Нечего! – распоряжался козарлюга. – Усы отрастит, тогда уж. Меду лучшего несите – того, которым мы панотца Никодима в прошлый Великдень в изумление ввергли.
В голове еще шумело, но думать было можно. Рука полезла в карман – зачерпнуть горсть чертова серебра, сунуть шинкарю…
Нет, не годится, чтобы горстью! Иначе надо. Профессор рассказывал…
– Погодите! – Клим не без труда встал, ударил ладонью по столешнице. – Я… Наверное, и в самом деле на немца похож. Только здешний я, из наших краев. Давно дома не был, а теперь… Теперь, кажется, вернулся. Хочу, чтобы все со мной за это выпили, да не просто – от души!
И стал вынимать монету за монетой, стол устилая. Аккуратно, словно пасьянс раскладывал. Красивые денежки – какая с орлом, какая со всадником.
– Хлопец-то наш! – сказали за спиной.
– И вправду, наш, – кивнул седоусый, на стол одобрительно глядя. – Давно не видел, чтобы казак так справно гулять собирался. Будем знакомы, хлопче. Гнат Недоскорый я, писарь сотенный.
Удивился гость, только ненадолго. Вспомнил, что писарь в те времена не одним перышком черкал. Правая рука сотника, того убьют – писарь в бой ведет.
– Клим. Будем знакомы, пан писарь.
Его ладонь утонула в огромной лапище козарлюги.
– Не зови паном, Климко! Свои мы тут. Дядько Гнат я.
– Вот, значит, какие твои дела, хлопче! – вздохнул дядько Гнат. – Не горюй, не к лицу казаку кручина. Руки-ноги на месте, удар мой держишь. А что в грамоте силен, в делах торговых, так и это не в убыток. Приедет пан сотник, с ним и решим. А пока – гуляй, казак. День всего, зато твой!
9
И загулял казак…
10
С чертом встретились там, где в контракте и указано, – возле мельницы. Странно было смотреть на рогатого без монитора. Мелок оказался – по плечо едва.
– Отдохнул? – Черт радостно оскалился. – Рекламаций нет?
– Нет! – честно признался Клим.
– Тогда давай дискету.
Откуда ни возьмись, в когтистых лапах появился ноутбук. Клим вздохнул, полез в карман, поглядел на красную надпись «Verbatim».
– Держи!
Черт открыл крышку, повозился, вставляя дискету.
– Сейчас! Эконом-пакет готов, отсчет пойдет с момента возвращения… А к Галине в сауну мы такого басаврюка направим!..
Они рассмеялись, и черт нажал на «Enter».
Ничего не случилось.
– Обмануть, обмануть хочешь!.. – злобно шипел рогатый, вертя в когтях дискету. – Нас не проведешь! Ты что, отформатировал ее? Испортил?
– Кровь, – невозмутимо напомнил Клим. – В случае малейшего нарушения контракт разрывается автоматически. Не уничтожать, не терять, не дополнять содержания. Правильно? Но ведь я пока еще здесь?
– Черт! – выругался черт.
– Итак. – Клим принялся загибать пальцы не хуже, чем нечистый – когти. – Возвращения моего ты обеспечить не смог. Раз! Твоего эконом-пакета я не получу. Два! С одним форсмажором ты еще можешь апеллировать в пекельный арбитраж, а с двумя как? Думаешь, я документы читать не умею?
– К самому Люциперу пойду, – неуверенно пробормотал рогатый. – Ты кровью расписывался, в контракте дата указана.
Захохотал Клим не хуже пана сотенного писаря.
– К Галине в сауну ты пойдешь, башка пустая! Какая дата? Через два с половиной века которая? Ой, спасите, ой, страшно мне, бедному!
– Не погуби! – взвыл нечистый.
– Катись в свое пекло, вражья морда! – со смаком выговорил казак Климко. – Да не просто катись, чума рогатая, а катись ты!..
11
– Гляди веселей, Климко! – подбодрил дядько Гнат, подталкивая того к двери. – Хоть и сам робею, признаться. Суров, суров пан сотник. Ну да Бог не выдаст!.. Иди!
Нечего делать! Толкнул Клим тяжелые двери, вошел в горницу, голову склонил.
– День добрый, пане сотнику!
– И тебе добрый, хлопче! Заходи!..
Поглядел Клим, глаза протер.
– Или не узнал? – засмеялся Химерный Профессор. – А я все думаю, когда ты к нам пожалуешь?
– Так ведь в контракте что записано было? – развел руками Клим. – Дискету не уничтожать, не терять и не дополнять содержания. Но про поменять ничего не говорилось! Вот я ее и обменял у Мостового – на такую же. Ох и просился он, плакался даже. Где, мол, я «Verbatim» в этих краях найду? Нашел!
На сотниковом столе красовался чернильный прибор размером с добрый арбуз, рядом стояла зеленая скляница, закупоренная деревянной пробкой. Внутри ее корчился черт – скляница была ему явно мала.
