– Да очнись ты наконец! – доносятся до меня его слова, и я, словно, водолаз, выныриваю на поверхность собственного сознания. Нехотя, через силу, осмысленность возвращается ко мне. Мысли начинают шевелиться, оживать.
Клаус все еще трясет меня, держа за плечи, и я, наконец, отвечаю:
– Хватит, – мой голос звучит мертво и глухо.
Он сразу отпускает меня и, всматриваясь в лицо, спрашивает:
– Ты цел?
– Да, – отвечаю все тем же незнакомым бесцветным и глухим голосом.
Он как-то странно смотрит на меня, а потом говорит:
– Мне очень жаль…
Что ему жаль, я не понимаю. О чем он вообще?
– Катя, – еле слышно роняет он, опуская голову.
Катя… Катя! Мои мысли, мое сознание замирают на миг, а потом взрываются яркими образами и картинками, запечатленными будто на фотопленке. Катя…
Хриплый стон вырывается у меня из горла, и я окончательно прихожу в себя. В бессилии сжимаю кулаки. Мы потеряли ее. Теперь, когда мой мозг снова заработал после кратковременной отключки, я вспомнил. Но почему Клаус…?
Я резко хватаю его за грудки.
– Ты знал? – рычу ему в лицо. – Ты знал?! Отвечай!
Трясу его так, как он тряс меня еще минуту назад. Он не сопротивляется и не пытается вырваться. Я что-то ору ему прямо в лицо. Злость. Злость и обида душат меня.
– Отвечай!
– Нет! – наконец произносит он. – Нет! Я не знал!
Я перестаю его дергать, но продолжаю держать, не отпуская.
– Тогда почему? Объясни мне, почему ты так громко кричал, что нельзя входить в эту проклятую дверь?! Откуда ты знал это?! Откуда ты знал, что там нас ждет?!
Клаус вытирает лицо от капелек моей слюны, но все также не делает попыток освободиться.
– Я не могу объяснить. Я просто чувствовал… – произносит он тихо.
Гляжу на него. Шлема на нем нет, видимо, успел снять. Его серо-стальные волосы всклокочены и покрыты слоем пыли и грязи. Его глаза не смотрят на меня, но все равно я вижу, какие они усталые, и как они налиты кровью от полопавшихся кровяных сосудов.
– Не верю тебе. Ты врешь.
Отпускаю его одежду, потом резко вскидываю руку, хватая его за горло, толкаю и одновременно делаю подсечку. Клаус падает, будто подкошенный. Я сразу же наваливаюсь сверху, вытягивая из кобуры пистолет. Взвожу курок и упираю ствол ему в горло под самый подбородок. Руки у Клауса свободны, но он не шевелится, сперва испуганно, а после зло, глядя на меня.
– Говори! – приказываю я.
– Что тебе говорить?
– Не играй со мной словами, Клаус. Я сейчас серьезен, как никогда, и если ты мне не расскажешь все, что я хочу знать, я убью тебя.
Он молчит и смотрит на меня. Ни тени его вечной усмешки в глазах. Но и ни тени страха.
– Ты уверен? – спрашивает он.
– Говори, – отвечаю, – откуда ты знал, что нельзя входить в зеленую дверь.
Клаус не спешит отвечать и тянет время.
– Эй, вы что устроили? – слышу голос Рыжего за спиной, но не оборачиваюсь. – Парни! Успокойтесь!
Я молчу, как молчит и Клаус. Мы глядим в глаза друг другу.
– Да, – наконец произносит он негромко, – я знал, что дверь – это ловушка.
– Откуда? – быстро спрашиваю я.
– Я не могу сказать, – совсем тихо отвечает он.
– Ты не оставляешь мне выбора, – не уверен, готов ли убить Клауса, да и вообще я вдруг нахожу, что веду себя чересчур неадекватно, что ли. Тем не менее, я делаю вид, что собираюсь выстрелить. Отстраняюсь от Клауса и раскрываю ладонью вторую руку, чтобы меня не забрызгало кровью.
– Подожди! – вскрикивает Клаус.
– Макс! Ты спятил?! – надрывается за моей спиной Рыжий. – Убери пушку!
– Давай договоримся…
– Ты не в том положении, чтобы торговаться со мной, – обрываю я зло.
– Тем не менее, – настаивает Клаус, – давай все же договоримся, что когда мы найдем точку выхода, я расскажу тебе все, что ты хочешь знать из того, что знаю я сам, – он делает короткую паузу и добавляет, – а ты расскажешь мне то, что обещал еще там, у фонтана. Но одно ты должен знать – я сделаю все, чтобы мы смогли без потерь добраться до цели. Я сам этого очень хочу. А насчет Кати… Мне действительно очень жаль. Я старался удержать ее и остальных от опрометчивых действий. Я предупреждал, но меня не слушали. Даже ты.
Мне нечего возразить на последние слова. Да, он предупреждал. Мало того, едва стрельбу не устроил. А Катя… Я прекрасно помню, как она держала пистолет у его головы, и как она требовала не мешать ей, и как сильно она хотела поскорее выбраться отсюда.
Глупо. И обидно. И винить некого, потому что сама виновная погибла. А вина Клауса…
– Кто такая Наталья?
– Откуда мне знать? – у него получается в таком положении пожать плечами.
– Ты знал, что она тварь?
– Практически был уверен в этом, но проверить не мог. Все мои попытки «созерцать» проваливались.
Ярость вдруг пропадает, исчезает и злоба, оставляя после себя горькое послевкусие и усталое разочарование.
– Так как, мы договорились? – очень серьезно спрашивает Клаус.
Прячу пистолет в кобуру и встаю на ноги.
– Договорились, – киваю, – но с одним условием. – Если кто-нибудь из нас пострадает по твоей вине, тебе не сдобровать.
– Но я же сказал, что…
– Клаус, – перебиваю его на полуслове, – ты можешь говорить, что угодно, но запомни то, что сказал я.
– Ты настолько мне не доверяешь? – он поднимается и начинает оттряхиваться.
– Настолько, – отвечаю холодно.
– Почему?
«Потому что ты уже пятнадцать лет, как мертв», – едва не вырывается у меня, и его вопрос остается без ответа. Все, больше не хочу с ним разговаривать.
Способность ясно мыслить окончательно возвращается ко мне. Способность рассуждать трезво не отстает, и теперь собственная вспышка ярости, направленная на Клауса, кажется мне чересчур эмоциональной. Однако, должен признать, его реакция на мою агрессию оказалась более чем спокойной. Почему? О чем он не может рассказать? Что он может знать? Новые вопросы, и ни одного ответа. Лишь догадки, полные предположений и гипотез. Надеюсь только, что Клаус искренне хочет выбраться из этого мира, как и все мы. Все мы… Нас осталось уже четверо…
Семен помогает Соне подняться с пола. Она уже пришла в себя и, держась за парня, встает на ноги. Оглядывается вокруг беспокойным взглядом, спрашивает негромко о чем-то Рыжего. Тот, опустив голову, качает ею из стороны в сторону, и лицо девушки сводит гримасой скорби. Ее большие синие глаза наливаются влагой, и слезы, прочерчивая светлые дорожки, катятся по грязному лицу. Она опускается на колени, придерживаемая Семеном, и закрывает лицо руками, содрогаемая беззвучным плачем. Шлем ее где-то потерялся, и сейчас бывшие некогда светлыми длинные волосы лохматыми прядями скрывают ее лик.
