— Что ты будешь делать с ней там, на берегу? Есть вместо хлеба ее нельзя. Попроси прощения у Пиферома. Он не бессердечный. И капитан за тебя заступится. Здесь ты одет, обут, сыт. Что тебе еще надо?
Джел удивленно оглянулся на Скея.
— Ведь ты сам подкинул мне кинжал, — сказал он. — Зачем же теперь меня отговариваешь?
Скей подошел ближе, тоже облокотился о фальшборт и долго смотрел в темную воду внизу.
— Человек — существо изменчивое, гибкое, — наконец проговорил он. — Он ко всему привыкает — и к неволе, и к плетке…
— Нам не о чем разговаривать, если ты привык, — пожал плечами Джел. — Я только удивляюсь этому и сожалею. Ведь ты тоже не родился рабом.
— Я не говорю о себе, — ответил Скей немного резче, чем обычно позволял себе. — Я не ищу для себя ничего — ни счастья, ни смерти. В моем положении нет ничего несправедливого. Когда в стране, где я родился, было подряд три голодных года, а потом война, я сам вызвался, чтобы меня обменяли на мешки с гнилой мукой и увезли в Тарген. Я, по крайней мере, знаю, что в обмен на мою несвободу кто-то не умер от голода. Делай, что считаешь нужным, только никого не вини потом. Для тех, кто решается спорить с судьбой, сказано: ни один человек не сумеет взять в жизни больше, чем ему назначено, как бы он ни старался.
— У тебя могут быть неприятности от того, что я сбегу? — спросил Джел.
Скей вдруг странно рассмеялся.
— А я здесь при чем? Кинжал оставил для тебя твой… друг. Я должен был отдать его сразу, но я тогда его спрятал. Не бойся, я умею лгать, хоть это мне и запрещено. Да и до берега еще нужно добраться. Пять лиг в такую погоду проплывет только рыба. А ты… ты хуже чумы, хуже всякой заразы на этом корабле. Чего только из-за тебя здесь не происходит. Решил, так иди. Надеюсь, что никогда в жизни больше тебя не увижу.
От тона, каким это было сказано, у Джела по спине пробежали мурашки. Он прикусил губу.
Одному Небу известно, что гнездится в душе у этого человека, подумал он.
— Ладно, — медленно отступая, произнес Джел. — Спасибо за помощь. Счастливо оставаться.
Это было дурацкое чувство, но, удаляясь, Джел боялся поворачиваться к Скею спиной и краем глаза следил за белой фигурой у борта. Рука Скея очертила ему вслед восьмиконечную звезду Фоа.
Не задерживаясь на корабле больше ни на долю секунды, Джел соскользнул по толстому якорному канату, натянутому проходящей волной, словно струна, испачкал ладони и дорогую рубаху в черной канатной смоле.
Холодная вода обволокла его со всех сторон.
Поглядывая на звезды единственным глазом, он поплыл.
Отбежав на четвереньках от очередной волны, Джел упал локтями и коленями на гальку.
Волны с бульканьем лизали галечный пляж, пытаясь достать до подошв его ног. Он был один на голом берегу, был один, был свободен, и в это даже не верилось.
Он выпрямил деревенеющие от усталости руки, чтобы опираться на ладони, и оглянулся, прищурив глаз. Верил он или не верил, но он проплыл пять лиг. "Солнечного Брата" не было на горизонте, он или снялся с якоря и уплыл, или был не виден за туманным маревом послегрозового утра. Постояв так недолго, Джел поднялся и, пошатываясь, поплелся вперед к высокой каменной стене, возвышавшейся за двадцатиметровой полосой пляжа.
На минуту его испугало то, что стена оказалась отвесной и гладкой, а бревна плавника лежали у самого ее основания — значит, это место заливается приливом, — и начал уже озираться по сторонам в поисках спасения, но вовремя опомнился: кульминация прилива только что миновала, выше вода не поднимется, а плавник, видимо, забросил сюда недавний шторм.
Добравшись до стены и привалившись к ней плечом, Джел выкрутил воду из подола рубахи и уже более спокойно осмотрелся по сторонам. Все, что ему нужно было на день — это клочок тени, где можно отдохнуть, и несколько глотков воды. Воду можно было бы взять в углублениях скал, где должны были скопиться остатки недельного дождя, если рядом не окажется естественных источников.
Потенциальную тень он видел слева и справа от себя. Общее направление береговой линии шло с юго-востока на северо-запад. До нависающего сверху небольшого утеса на востоке было с четверть лиги — метров четыреста по галечной полосе. До западных выступов было на полста метров больше.
Неожиданно перед Джелом встала дилемма настолько серьезная, что для разрешения ее пришлось сесть, где стоял, и на минуту выкинуть все остальные проблемы из головы.
Если возвращаться в Диамир — надо идти на юго-восток. Если же в Столицу или куда-то еще — лучше на северо-запад.
Куда же он пойдет?
Сейчас положение его сильно отличалось от первоначального. В руках у него были кое-какие материальные ценности: деньги, оружие, одежда; кроме того, знание языка, обычаев, модель поведения. Однако, мысль о "блюдце" не покидала его почти никогда, и о свободе он обычно мечтал применительно к беспрепятственному возвращению назад, в пустыню. Без него там ничего не случится, это ясно. "Блюдце" должно быть закомуфлировано и находиться под колпаком силовой защиты. Тем не менее, каждая лишняя лига, которая ложилась между ним и его временно недвижимым движимым имуществом, вносила в его душу плохо поддающееся контролю беспокойство. "Блюдце" — единственный предмет, который еще как-то связывал его с тем миром, к которому он недавно принадлежал…
Если же посмотреть с другой стороны, то он наконец добился того, чего хотел. Теперь он принадлежит сам себе весь от макушки и до пяток и распоряжается собой в соответствии со своими прихотями и понятием о безопасности. В том мире, где он жил раньше, такое было возможно только с большими деньгами и высоким общественным статусом. Люди десятилетиями тратили жизнь на достижение этой цели. Так что же, теперь снова сажать себя на цепь в пустыне, чтобы в тот момент, когда регенерация "блюдца" будет завершена, лететь отсюда на всей возможной скорости, если, конечно, планета отпустит?.. Даже если и поступить так, то сейчас "блюдце" еще не в том состоянии, чтобы в нем можно было хотя бы просто жить. Оно слишком сильно повреждено…
Берег был пуст, и никаких знаков, могущих повлиять на принятие решения, вроде огненных перстов, указующих направление пути богоизбранным странникам, вершащим судьбы мира, как не раз, по словам Скея, случалось на этой планете, в окружающем пространстве Джел не наблюдал.
"Доволен ли ты? — спросил он тогда сам себя. — Того ли ты достиг, что негласно жило в твоем сердце?" И с удивлением обнаружил, что, будучи одноглазым, уставшим, мокрым, голодным, вдали от всего того, что мог считать своим миром, своим домом, он доволен. Если не сказать, счастлив.
