что будет дальше?
- Они будут нас пасти. Но так, как показывают в кино. Они и без шпионов знают, где мы.
Это конечно, беспокоило. Но Дэн вел себя спокойно и я расслабился. Пока что. Я надеялся, что наблюдение за нами будет невнимательное...
Раз уж мы оказались в этом районе, конечно, нужно было оглядеться. Равноапостольная Ольга взирала сверху на стайки подростков, фотографировавшихся рядом с нею.
- А храм? - увидел я хорошо украшенную церковь неподалеку.
- Михайловский собор. Не наш, раскольнический.
Говоря 'не наш', Дэн имел ввиду то, что я крещен в православии, а храм к православию не относится.
- Жаль, хорошее место.
Я хоть и считал себя посторонним человеком в религии, тем не менее, мне не хотелось заходить в раскольнический храм, раз уж мне было про это известно. История показывает, что любой раскольник не ориентировался на добро, его жизнеутверждающие определения лежали где угодно, но только не в религии, не в заботе о людях. Люди для раскольников оказывались разменной монетой в политике.
Большая площадь перед зданием надвратной церкви было выложено плиткой. Это место, очевидно, считалось пешеходной зоной.
У входа стояли несколько автобусов, виднелись попрошайки. Одна из них заметила нас и по окружности стала подходить. Я только сейчас заметил, что на ней монашеский апостольник и замасленный черный подрясник. А вообще-то она держалась от группы попрошаек отдельно. И, кажется, вообще не простила никакого подаяния. Лицо у нее было округлое, хотя сама она казалось худющей. Интересно! Младенческий овал старческого лица.
- Не ходите туда, - сказала она приблизившись. И мотнула головой в сторону монастыря.
- А ты что здесь делаешь?
- Не ходите туда. - Повторила она.
- Мы и не собирались.
Потом она заявила совершенно безапелляционно:
- Ты растаешь, а ты погаснешь. Если туда пойдете.
Монашка оказалась странной. Растаять она предполагала Дэну, а мне погаснуть. Что бы это еще значило? Пока мы вели этот неспешный и немногословный диалог, хотя с ее стороны - больше монолог, она успела обойти нас по окружности и снова остановиться перед нами. Я уже молчал, думая, как бы она на нас не бросилась. Мало ли что у убогих в голове делается.
Вариант с нападением монашки казался мне в этот момент самым страшным. Потому что с нападением мужиков знаешь, что делать, а если монахиня в потрепанном подряснике на тебя нападет, что делать?
Но нет, я, похоже, зря беспокоился. Она выглядела спокойно, только несколько замкнутой на себе. Дэн потянул меня за рукав, очевидно не имея желания выслушивать, что она еще скажет, а она все же заговорила:
- Ты ее еще поищешь, поищешь, нелегко искать последнюю копеечку, если она в твоем кармане.
И как на такое отвечать? Монахиня явно не собиралась что-то спрашивать. Говорила, чтобы мы ее услышали.
- Мать, ты ведь сама не отсюда? - спросил я, показывая на монастырь, уже и не надеясь, что она ответит. Но она ответила.
- Нет, я не хожу по публичным домам. Нельзя туда. И в метро не ходите, это тоже публичный дом. Много людей посмотрят на это... тыщи, даже милиены, а ты ищи! Ищи!
'Тыщи', 'ты ищи' - как-то здорово это у нее получилось.
Выдав эту странную тираду, она быстро пошла, почти побежала в сторону центра, откуда мы пришли.
- Какая странная, - проговорил Дэн.
- Тем не менее, угадала, что я в поиске... сказала искать...
- Угадала, да. У людей со спутанным сознанием это иногда получается. Все что-нибудь или кого-нибудь ищут.
- Думаешь, больная на голову?
- А ты думаешь - святая?
Я фыркнул. Ну да, святые не попадаются на каждом шагу. Да и как их определишь, святая или нет.
- Я по секрету тебе вообще скажу. Я в это не верю.
Ну да, удивительно было бы ожидать от Дэна, чтобы он был еще и верующим. Учитывая его природу.
- Как она там сказала, что ты растаешь?.. Она что, имела ввиду, что ты ледяной? Ну, условно говоря, так и есть, ты не живой, разве нет?
Прямо он не ответил:
- А ты 'погаснешь', значит, ты горишь? В огне? Пожарных вызывать?
Ну да, мало понятного. И, пожалуй, не стоит задумываться. Ерунда, просто рядовой киевский момент, так я это запомню. Мы зашагали дальше. А я почувствовал вдруг ощущения уюта. На меня нахлынуло ощущение совершенно противоположное отстраненному, которое у меня вот только что было. Как будто я приехал в родной город, как будто Киевская Русь меня здесь встретила. Несомненно, разговор с этой блаженной останется самым ярким. Ну или так - самым теплым.
После этой странной словесной стычки, я вообще вправе подумать: а какая разница между мной, русским, и ими, киевлянами, украинцами? Да никакой! У нашей национальности - одинаковая эмоциональная мотивировка. И это сильно чувствуется в простом разговоре. Даже таком странном. Или как раз - в таком странном, который у меня только что состоялся.
Мы все еще искренни в своих словах. И говорим именно то, что думаем. Это может показаться рафинированным людям, урожденным на Западе, странным и безумным, бессмысленным и диким. Но пусть даже русский или украинец сидит в психушке, он все равно славянин - то есть такой человек, у которого душа рвется, и который хочет поделиться сокровенным. А нашими сокровенными, волнительными вопросами всегда были вопросы, относящиеся к смыслу жизни. Запад этого понять не сможет. И если правда то, что говорят, что Украина теперь ориентируется на Запад - то это жалкие потуги против тысячелетних устоев. Не будет этого. Не уйдет Украина на Запад.
Совершенно неожиданные мысли, подивился я в себе. Мне всегда были интересны юродивые, ну или, назовем их так - экстравагантные люди. Уж не знаю, может быть, потому что я и сам в чем-то был таким? Мне нравилась энергия слов, сияние смыслов, небезразличность. Мне хотелось помогать всему миру. Мне хотелось ко всем относиться с любовью или с дружбой. Мне хотелось понимать и быть понятым.
Вон, даже машины, которые были созданы с моей помощью какие-то не такие. Не ведут себя как машины, а как вполне нормальные люди. Рассуждают, ищут, нуждаются.
- Напомни мне, кстати, почему
