— Откуда и все. — Боец пожал плечами. — В прошлом году я тебе полторы штуки в тире проиграл. На последнем этапе ты меня срезал. До сих пор не понимаю, как такой… как ты этому научился?
— Как-то так. — Грин неопределенно помахал рукой. — Если честно, долго не получалось, чуть не лопнул от злости. Но не зря время потратил, как выясняется.
— Все равно не въезжаю, — заявил тугодум Боб. — Почему свои-то в тебя палили?
— А я, кажется, догадываюсь, — сказал Учитель. — У меня сегодня похожая фигня приключилась. Стреляли не свои, но корректировал кто-то из людей. Еле ноги унес.
— Во, дела! — удивился Колян. — Один, что ли, ушел? А остальные?
— Пока не знаю.
— Мы знаем, Учитель. — На полянке перед дверью в штольню появился офицер и с ним десяток бойцов караула. — С возвращением.
— Спасибо. — Учитель встал и недоверчиво взглянул на офицера.
Недоверие во взгляде бойца, как выяснилось, было вполне оправданным.
— Обоих под конвой, — приказал начальник караула солдатам, а затем смерил взглядом Учителя и Грина. — Ведите себя прилично, ОК?
— Ес итыз, — спокойно ответил Грин.
— Чего там, — буркнул Учитель, сдавая оружие конвоирам. — Не впервой.
— А штольню… — заикнулся Колян. — Там же… эти… стрелки.
— Не наш уровень допуска, — ответил офицер. — Там уже особисты работают.
— Особисты? — У Грина внутри что-то кольнуло. Будто бы зародилась какая-то скверная догадка.
— Да, контрразведчики, если вам так понятнее.
— И что, успешно работают?
— А это они сами вам расскажут через полчасика. Когда сдадим вас обоих им с рук на руки.
* * *
Вряд ли кому-то придет в голову поставить под сомнение необходимость и важность такого подразделения, как военная контрразведка. Однако, думая одно, говорят все другое. Называют особистов дармоедами, перестраховщиками и злыднями. Почему? Традиция, наверное. Раньше Грину не приходилось сталкиваться с этой категорией военных напрямую, и он не особенно задумывался, откуда пошла эта странная традиция.
Обществу нужны изгои, считал Грин, без них очень трудно понять, что такое хорошо и что такое плохо. На каждом уровне, в каждом слое общества изгои свои, но они обязательно существуют. Среди бойцов — это те, кто постоянно тянет подразделение назад: хиляки, мазилы, неряхи, короче — вечные залетчики. Среди офицеров — это туповатые подхалимы или, наоборот, чересчур хитрые прохиндеи. Среди мобилизованных — амбициозные чиновники, особенно из бывших федералов, до сих пор хранящие свой прежний гонор как зеницу ока. Среди мирного населения (по классификации Сопротивления — инертного) — это «белые повязки»: ренегаты, служащие в марионеточных органах власти. Среди самих ренегатов — «именная» когорта прихлебателей. То есть предатели, получившие за особые заслуги от серпиенсов персональные позывные на языке хозяев. Не «эй, человек», а какой-нибудь Питон, или Питон-2, или Жаба-66.
Так вот, возвращаясь к армии Сопротивления, общими изгоями для всех, от солдат до штаба, всегда были и будут особисты. Их нередко хвалят, зачастую даже искренне, если им удается поймать настоящего шпиона или пресечь какую-нибудь провокацию врага. Их побаиваются даже честные воины, так, на всякий случай. Им почти никто не перечит, им оказывают содействие (если потребуют), им всячески демонстрируют уважение, но…
В действительности их никто не уважает и не любит, несмотря на все их успехи и достоинства. Потому что контрразведка сражается не на реальном фронте, а на невидимом. И относительно обычного фронта она стоит не лицом к врагу, а спиной. А лицом она повернута к своим и вынуждена подозревать этих своих в измене. Всех подряд. Ну, и кому это приятно? Только убежденным мазохистам, коих мало.
Вот почему и укоренилась традиция хаять особистов вслух, не любить их в душе, но разумом понимать, что без них никуда. Раньше Грин обо всем этом только догадывался, но теперь он знал это наверняка. По собственному опыту.
Два часа, проведенные в камере, неспешная беседа с Учителем, кстати сказать, бойцом из группы Воронцова, то есть с будущим коллегой Вики (если его выпустят), весомые реплики еще троих сокамерников, и Филипп составил для себя примерную картину взаимоотношений армии, и Особого отдела в целом, и разведки и контрразведки в частности. Картина получалась абстрактная (слишком уж много в ней было личного, а у каждого ведь правда своя), но яркая. Впрочем, она мало отличалась от гражданских картин на ту же тему. В этом Грина убедил Учитель, который в прошлом был участковым милиционером. Вместо особистов на тех картинах рисовались менты, а вместо подозреваемых в шпионаже — подозреваемые в уголовных преступлениях. Вторые не любили первых и агитировали за свою позицию простых граждан. И граждане «велись», хотя не все. В основном — поклонники шансона. Сам Учитель, правда, на той картине рисовался в стане обидчиков, а не обиженных и угнетенных, но это лишь добавляло его мнению весомости. Побывал и тем, и другим, выходит, знает человек, о чем говорит.
В общем, когда дверь камеры открылась и Грина попросили на выход с вещами, Филипп был уже достаточно подготовлен к встрече с мучителями, которые сейчас посадят его на табуретку, направят в глаза яркую лампу и начнут допрашивать, периодически избивая толстым томом «Комментариев к Уголовному кодексу».
К счастью, до этого дело так и не дошло. Оно вообще ни до чего не дошло. Прямо за порогом камеры Грина мягко взял под руку вежливый молодой мужчина среднего роста, «типичной» внешности, в форме без знаков отличия. Он кивком отпустил надзирателей и повел Филиппа к выходу из режимной зоны. Молча и, как говорится, без шума, без пыли.
Только когда тюремный отсек остался позади, а впереди открылся вольный простор тоннеля, ведущего к станции метро, мужчина отпустил Грина и расщедрился на комментарий:
— Капитан Рабинович, контрразведка. Уполномочен принести вам извинения за это задержание и проводить к месту проживания. Во избежание, так сказать, новых инцидентов.
— Премного благодарен. — Грин удивленно взглянул на капитана. — И что, это все?
— Вы хотите, чтобы я подежурил у вашей двери до утра?
— Я имел в виду… происшествие. Вы не будете расспрашивать, что произошло?
— Мы не расспрашиваем, а допрашиваем, Филипп Андреевич. — Рабинович снисходительно посмотрел на Грина. — Но если это вас волнует, отвечу. Это не в моей компетенции. Утром за вами придет посыльный и проводит лично к начальнику Особого отдела.
— Какая честь. — Грин усмехнулся. — А для вас я, значит, не по Сеньке шапка?
