— Нет, я уже накурился, — медленно поднимая глаза, проговорил Гамов.
— Как угодно… Ну продолжим. Довольно о вас самом, Константин. Поговорим лучше о жизни вашего дяди. Пока что — только о жизни. Итак, вам известно о нем только то, что он пять лет назад приехал из Германии, работал в некоем научно-исследовательском центре и вел достаточно закрытый образ жизни.
— Мне кажется, вам известно о нем гораздо больше, чем мне… Есть ли смысл в таких вопросах? Лучше сразу спросите: я ли его убил? — с горечью отозвался Гамов.
— Не торопитесь. Если я задаю вам именно эти вопросы, значит, я считаю их целесообразными. Не скрою, мы навели о нем справки и собрали достаточно полное досье, но ведь, как вы сами понимаете, нельзя вести дело об убийстве человека, не владея подробной информацией об этом человеке.
Следователь Грубин вообще любил изрекать банальные истины а 1а «Волга впадает в Каспийское море» и «вторник обычно следует за понедельником». При этом у него был такой загадочный вид, словно он приоткрывал глаза всему человечеству на одну из величайших загадок бытия.
— Я пока и не думаю обвинять вас в чем бы то ни было. Успокойтесь. Подумайте. Я далек от мысли, что именно вы имеете какое-то касательство к этим злополучным событиям вокруг вашего дяди, Марка Ивановича Крейцера. Просто имеются определенные улики, и они в некотором роде работают против вас, Константин, — живо распространялся Олег Орестович. — Вы были последним, кто видел его живым, и это ясно следует из показаний соседей и консьержки. Далее: в кухне обнаружен нож в крови Марка Ивановича, на котором только два вида отпечатков. Одни принадлежат хозяину квартиры, Крейцеру, а другие — вам, Константин. И это еще не все, но об уликах — позже… Сейчас же расскажите мне о вашем дяде как можно подробнее. Могут быть какие-то детали, зацепки, нюансы, которые не отражены в его личном деле и в официальной информации о нем, но могут быть известны вам как родственнику Марка Ивановича. Помощь следствию вам, бесспорно, зачтется, и, быть может, именно ваши собственные показания и засвидетельствуют вашу полную непричастность к преступлению. Смелее!
И Олег Орестович, благородный следователь Грубин, сделал широкий и красивый жест рукой, словно очерчивая широкое поле для последующих рассуждений и показаний Гамова.
Костя заговорил:
— Ну что я могу сказать о дяде Марке? Живет он замкнуто… то есть — жил. Круг контактов у него сужен донельзя… С кем он общался на работе, я не очень хорошо знаю, а вот в быту он постоянно контактирует только со мной, ну и еще с Геной.
— С Геной? С каким Геной?
— Не с каким, а с какой. Генриетта. Сокращенно — Гена. Это его дочка. Приемная, не родная, он ее из Германии привез. Гена — это я ее так прозвал.
— На крокодила похожа, что ли? — съязвил шутник Грубин.
— На крокодила? Нет, что вы… Олег Орестович. Она очень красивая. Мне иногда кажется, что даже слишком красивая, — угрюмо ответил Гамов. — Это как Пушкин в письме к жене: «Не дай Бог хорошей жены, хорошую жену часто в пир зовут».
— Этот Пушкин из числа знакомых вашего дяди? — машинально спросил Грубин, и только спустя несколько мгновений до него дошло, что, собственно, он спросил. — В-в-в… Значит, Генриетта и вы. Цитаты вот приводите. Шутить изволите, молодой человек. А ведь дело-то нешуточное. Совсем, совсем не шуточное. Между прочим, не приходило ли вам в голову, отчего ваше задержание было так солидно обставлено? СОБР, ночной захват, эффектная погоня с падением в реку? Нет, справедливости ради — последнее вы сами себе обеспечили, но вот все остальное?.. Не думали ли вы, гражданин Гамов, отчего вас, простого в общем-то охранника и человека рядового, берут с такой помпой?
— П-приходило. Но как-то не очень…
— А я вам объясню. Такой захват я вам обеспечил. Настоял, так сказать. Иначе прислали бы за вами участкового, который в тех краях подвизается, и всего делов-то… Как оказалось, и его одного на всю вашу перепившуюся шлеп-компанию хватило вот так бы!.. — И Олег Орестович энергично провел ребром ладони где-то на уровне своего лба. — Любезный мой гражданин Гамов, в свое время мы уже сводили с вами короткое знакомство. Это было около трех с половиной лет назад. Материалы того примечательного эпизода я уже поднял, и они у меня в вот этой папочке. Итак, весной две тысячи четвертого года вы, гражданин Гамов, были найдены в полубессознательном состоянии в леске близ подмосковного села Клюево, возле которого расположена ваша дача. — (Костя пошевелил губами, и на его лице стали проступать сероватые пятна.) — Нашли вас не одного, а в чрезвычайно приятном обществе: рядом с вами лежал труп гражданина, обезображенного ударом топора. У вас на шее были обнаружены синеватые следы от пальцев, отсюда напрашивается вывод, что гражданин Васильев, ваш сосед, ни с того ни с сего принялся вас душить. В ответ Васильев получил такой удар топором, что был развален от левой ключицы до правого бедра. Топор застрял в бедренной кости так, что экспертной группе с трудом удалось его высвободить. Конечно, все улики указывали на вас, хотя на рукояти топора не было обнаружено ваших отпечатков пальцев, а позднейшая экспертиза установила, что вам ни за что не удалось бы нанести такого чудовищного удара — дескать, банально не хватило бы сил. Когда вас привели в чувство, Гамов, — все более воодушевляясь, продолжал следователь Грубин, — вы принялись нести какую-то дикую ахинею о секретном приборе, о каких-то прыжках через пространство, о Луне и о том, что с нее к нам спустились некие существа, попросившие вас о помощи. Вы то принимались ругать этих призрачных существ, то повторяли Дурацкую фразу: «Контакт — это благо, но нет худшего зла, чем навязанное благо». Потом вы принялись лаять, выть и говорить на каком-то диком тарабарском, свистящем языке, с чем и были отправлены в психиатрическую больницу. Расследование поручили достаточно молодому и усердному сотруднику, который с жаром взялся за работу и вскоре представил весь набор доказательств, что убийство совершили именно вы, а чтобы уклониться от ответственности, симулируете сумасшествие. Однако вам, Гамов, недолго пришлось симулировать: из больницы вас забрали по ходатайству вашего дяди, Марка Ивановича Крейцера, и еще какого-то чина из спецслужб, подкрепившего просьбу профессора Крейцера своим личным распоряжением. Нет нужды говорить, что тем молодым, но уже подающим серьезные надежды следователем был я, — продолжал Грубин, вскидывая голову, — мне тогда было не намного больше лет, чем вам сейчас, однако уже тогда меня отличали отменная хватка и проницательность.
