– Спасатель. Не забыл. – Сайгон умолчал о милосердии, проявленном к Борису.
– Осторожно! Двери закрываются! – хохотнул Че. – Следующая станция – Шулявская!
* * *
Сайгон топал за Мышкой и морщил лоб, пытаясь вспомнить, что он слышал о Шулявской.
Удивительно, но ничего. То есть вообще!
Известно, что такая станция есть, но кто на ней живёт, что там – пусто, нет информации. Раньше у Сайгона других проблем хватало, его мало интересовало то, что происходит за пределами Святошина, зато теперь…
Даже о станции Днепр какие-никакие слухи бродили по метро, мол, там мутанты и радиация. Короче – смерть и ужас. А о Шулявской, которая под боком у самой оживлённой станции киевского метро – Берестейской, ни полслова.
Быть такого не может! Но есть.
– В облаках витаешь? – Такое мог сказать только человек, родившийся на поверхности. Че сильно толкнул Сайгона в спину. – Под ноги смотри!
Сайгон скрипнул зубами. Уж очень хотелось вмазать растаману в челюсть. Жаль, нужно след вслед идти за Мышкой, потому что туннель иссверлен выползками. Что-то не то творится в подземелье. Или ему кажется, что раньше червей было в разы меньше?..
Заговорил Лектор, который шёл в авангарде группы:
– У моих соплеменников было четыре души. Первая – это оккан, вместилище разума, или, проще говоря, сердце и тень. Вторая – оку. Так называют мертвеца, труп и душу его. Оджиджи умирает вместе с физическим телом. Зато эмми – бессмертна.
– У новых христиан на Житомирской система не такая запутанная, – не удержался от комментария Мышка. Он сбросил халат и вновь щеголял в шляпе.
– Это уж точно, – поддакнул мародёру Сайгон. – На Житомирской вообще всё легко и просто: чуть что не так – ты еретик, тебя на виселицу. Знаем, бывали.
– Я – последний из своего народа! Я оку! – вдруг разоткровенничался Лектор.
На сей раз спасатели промолчали. Сайгон лишь подумал, что не надо было африканцам лезть на Святошин. А то жертвовать честного фермера своим ориша[12] – это нормально, а получить по сусалам – уже нет.
– Не печалься, браза. Давай-ка лучше споём гимн Эфиопии! – предложил нигерийцу Че и тут же затянул: – Respect for citizenship is strong in our Ethiopia!..
Заметив, что никто ему не подпевает, растаман попытался изменить репертуар:
– А как насчёт гимна Ямайки? Ну же, друзья, неужели никто не знает гимн Ямайки?! Eternal Father bless our land! Guard us with Thy mighty hand!.. Нет? Никто?!
– Че, дружище, будь добр, потише. – В голосе Фиделя прозвучало сочувствие старому боевому товарищу.
– Фидель, ты только представь, никто не знает гимна Ямайки! О времена, о нравы! Куда катится метро?! Команданте, может, перекур? Червивый сектор позади, а на Шулявскую невмазанным соваться себе дороже.
– Перекур, – поспешно согласился Фидель, будто только и ждал предложения Че.
Растаман тотчас грохнулся на колени, извлёк из-под одежд расшитый бисером мешочек и торжественно провозгласил:
– И возьмет горящих угольев полную кадильницу с жертвенника, который пред лицем Господним, и благовонного мелко истолченного курения полные горсти, и внесет за завесу; и положит курение на огонь пред лицем Господним, и облако курения покроет крышку, которая над ковчегом откровения, дабы ему не умереть![13]
При этом растаман набивал коноплёй напёрсток, вставленный в горлышко пластиковой бутылки. Согласно надписи на потёртой этикетке, раньше в ёмкости помещалось полтора литра напитка «Тархун». Поднесся к измельчённым листьям зажигалку, Че втянул дым через отверстие у самого дна бутылки.
– Это конопля, я правильно понял? – уточнил Сайгон, когда растаман протянул ему пластик, внутри которого клубилась сизая хмарь.
– Так точно. Мэри Джейн. Марихуана. Ганч. Травка. Как угодно назови, но суть одна – это подарок Джа.
– Но ведь запрещено на всех станциях…
– Даже в Библии написано о траве, а ты – запрещено. Сопляк ты ещё о божьей милости рассуждать. Кстати, в Библии есть и про метро. Вот послушай: «Беззакония ваши, говорит Господь, и вместе беззакония отцов ваших, которые воскуряли фимиам на горах и на холмах поносили Меня; и отмерю в недра их прежние деяния их»[14]. В недра вас, кротов эдаких, понял, да? За диарею! Так что смело бери бульбулятор и дуй так, чтобы во лбу у тебя открылся третий глаз, зрящий в суть. Это очень важно там, куда мы направляемся.
Сайгон принял из рук Че бульбулятор – так называлась приспособа для курения, сделанная из бутылки и напёрстка.
Едва не уронив «полную кадильницу с жертвенника», он успел затянуться всего дважды, когда по туннелю, отражаясь от стен многократным эхом, прокатился душераздирающий вой.
– Что это? – прошептала Гильза.
– Шулявская рядом, – сказал Че так, будто это всё объясняло.
– А что на Шулявской? – Сайгон передал бульбулятор Фиделю.
Команданте чуть ли не вырвал его из рук фермера и надолго присосался к дыре у дна. В полумраке ярко вспыхнула трава, тлеющая в напёрстке.
– Увидишь, – ответил Че вместо команданте. В голосе его не было и намёка на прежнюю весёлость.
Зато Сайгона смешило происходящее вокруг. Шляпа Мышки и револьверы – ну просто уморительны. А оселедец Байды?! Оборжаться можно, глядя на этот клок волос! Шрамы на лице Лектора, грудь Гильзы, клетчатая рубаха Фиделя и его слегка раскосые глаза – всё это забавляло Сайгона до колик в груди. Он шёл за мародёром, которого кидало из стороны в сторону, и радостно хихикал, прекрасно понимая, что виной тому сладковатый дымок из бульбулятора. Ну и пусть, когда он ещё попробует? Ведь его приключения скоро закончатся. Раз-два – и спасатели нашли проходческий комплекс. Ключ в замок зажигания, лапку на красную кнопку, врубить маршевые двигатели, выйти в стратосферу и отстрелить лишнюю уже ступень! Это если книжкам верить.
– Война – фигня, главное – туннели, новые туннели! – шептал себе под нос Сайгон.
Послезавтра, а то и раньше он примчит на крыльях любви к супруге, обнимет сына и будет жить долго и счастливо, а потом покинет этот мир, будучи старым и очень здоровым. Малой кровью на чужой территории. Вмиг. С лёту. Быстрее быстрого.
Уверенность, вот что переполняло Сайгона.
– Мамочки!!! – вдруг заверещала Гильза так, что фермер едва не оглох.
– Ты чего это? – разволновался он, подбежав к девушке, которая застыла на месте, будто отлитая из чугуна.
От ощущения безграничного счастья не осталось и намёка. Наоборот – Сайгона охватила тревога, колени затряслись. Его знобило. Была уверенность в собственных силах, и нет её.
– Чего ты, Барби? – повторил он, озираясь по сторонам и водя лучом фонаря по полу и стенам.
