В ту ночь Катя узнала, что такое нервный срыв.
* * *
– Доча, я уезжаю. – Мама впорхнула в комнату, подошла к дивану, присела, поцеловала Катю в щеку. – Будь умницей, веди себя хорошо. Хорошо?
– Постараюсь.
– Вот и хорошо.
Рассмеялась. От нее пахло любимыми духами, терпкий и сладкий аромат которых Катя терпеть не могла. Умело наложенный макияж, одно из «выходных» платьев, дорогие сережки в ушах. И глаза блестят.
– Я сразу на работу, так что увидимся завтра вечером.
– Хорошо.
– Все в порядке?
– Да.
Мама улыбнулась, снова поцеловала Катю в щеку, собралась подняться с дивана и вдруг остановилась, вновь потянулась к дочери:
– Прости меня. – И глаза на мгновение стали усталыми‑усталыми, больными. Жалкими. – Не обижайся, ладно?
«Как же хочется курить!»
– Я все понимаю.
– Правда?
– Честное слово.
– Ты у меня умница.
И вновь веселые искры в карих глазах. Упорхнула. Щелкнул замок входной двери. Если выглянуть в окно, можно увидеть, что у подъезда остановилась машина. У Геннадия, кажется, «Форд»… или нет? Неважно.
Катя достала из нижнего ящика письменного стола пачку сигарет, зажигалку, открыла окно, вдохнула холодную сентябрьскую свежесть, закурила, подумала и вытащила мобильный телефон:
– Леша?
– Привет!
– Ты еще не дома?
– Нет, с пацанами гуляю.
Девушка помолчала.
– А у меня мама уехала.
Дым обманщик, дым шутник. Он не убьет пустоту в душе. Чтобы справиться с ней, нужно больше, гораздо больше. Нужно, чтобы кто‑то оказался рядом. Взял за руку. Заглянул в глаза. Улыбнулся тебе, именно тебе, и никому больше.
Ничто другое не спасет от пустоты.
Потому что остальное – дым.
* * *
Беда не приходит одна. Эта противная тетка любит оставаться надолго. Вертится рядом, дышит в затылок, толкает под локоть, сжимает сердце. Жадно ищет повод, цепляется за любую возможность побыть еще чуть‑чуть. Еще минуточку. Еще часик. Еще неделю…
Беда не любит, когда о ней забывают слишком быстро.
Через два месяца после смерти Алевтины Васильевны умер ее брат, Петр Васильевич. Инфаркт убил его на даче, как раз в те выходные, когда у старика гостили Катя с мамой. Сын Петра Васильевича помчался за врачом, его жена плакала на кухне, боясь заходить в дом, почерневшая мать – только тогда Катя поняла, как переживала она смерть бабушки, – сидела на скамейке в саду и курила одну сигарету за одной. А Катя…
Катя даже себе не могла объяснить, что побудило ее вернуться в дом.
Девушка торопливо, не глядя на диван, где лежало тело Петра Васильевича, миновала веранду, поднялась в комнату старика и, словно зная, что где лежит, уверенно нашла на одной из полок записную книжку. Потрепанный алфавитный указатель, с заполненными разноцветными чернилами страничками. Катя спрятала его под рубашку и выбежала из дома в сад.
Вечером они вернулись в Москву.
А на следующий день, когда мать ушла на работу, девушка уселась в кресло, положила на колени телефон и раскрыла записную книжку умершего старика…
* * *
– Тебе пора.
– Не хочу, – буркнул Лешка, переворачиваясь на спину.
Худой, жилистый, самый высокий в классе. Баскетболист. Они знали друг друга еще с детского сада. Вместе пошли в школу, все одиннадцать лет сидели за одной партой. Случалось, ссорились – не без этого. Не разговаривали по неделе. Катя флиртовала с другими мальчишками, он приглашал на дискотеки других девчонок. Но с прошлой весны, когда они стали близки, на сторону никто из них не смотрел.
Хотя и планов на будущее не строили.
– Родители будут скандалить.
– Пусть.
– Какой ты смелый, – усмехнулась девушка.
– Я смелый, – подтвердил Лешка.
– Я знаю. – Катя потянулась и поцеловала друга в щеку. – Но лишние неприятности ни к чему. Иди домой.
Лешка погладил девушку по плечу.
– А твоя мать надолго уехала?
– Обещала завтра вечером быть.
– Жаль…
Катя рассмеялась:
– Успокойся. Геннадий из командировки вернулся, значит, на выходные они наверняка куда‑нибудь смотаются. Или она у него зависнет.
– Классно!
Лешка попытался схватить девушку в объятия, но Катя вывернулась:
– Тебе пора.
Тепло любимого человека остается надолго. Пусть даже ты еще не знаешь, насколько серьезны отношения. Пусть сомневаешься. Пусть говоришь себе, что произошедшее «всего лишь секс». Пусть легкомысленно пожимаешь плечами при словах «твой парень».
Ваши минуты все равно наполнены нежностью лаской.
Наполнены любовью.
Убей одиночество, и ты убьешь пустоту внутри.
Что заставило ее украсть записную книжку Петра Васильевича? Что заставило обзвонить друзей старика? Ответов на эти вопросы Катя не знала. Не звучал в ее голове властный, повелительный голос, не являлись демоны, не просил расстроенный дядя Гриша. Да и сама она не испытывала никаких странных чувств? Действовала так, словно совершала обыденные, вполне естественные поступки: проникла в комнату покойного, украла записную книжку, дождалась, когда останется дома одна, и принялась сообщать друзьям старика печальную новость. Она не была возбуждена, не находилась в приподнятом настроении, не получала удовольствия от происходящего – она просто делала это. Механическим голосом. Без эмоций. Спокойно и собранно. Она сообщала о смерти Петра Васильевича и сразу же клала трубку. Набирала следующий номер.
И не знала, что такое дрожь в душе.
Не знала до тех пор, пока не наткнулась на «него».
Так стала называть Катя этих людей независимо от пола.
«Он».
Наверное, потому, что первым оказался мужчина.
И первый разговор с «ним» девушка запомнила дословно.
«Позовите, пожалуйста, Николая Александровича».
«Это я».
«Петр Васильевич умер».
«Какой Петр Васильевич?»
«Горелов».
«Я не знаю такого».
Тогда Катя еще не знала, что нет смысла продолжать беседу, что надо бросать трубку, избавляя себя от лишних переживаний. Впрочем, она до сих пор пыталась заставить «их» вспомнить хоть какой‑нибудь факт, связывающий «их» с покойными. До последнего надеялась, что произошла ошибка.
И никогда не ошибалась.
«Горелов Петр Васильевич, ваш номер был в его записной книжке. Мы обзваниваем друзей, чтобы…»
