– Приятного путешествия, молодой человек.
Меня передёрнуло. Она, должно быть, подумала, будто я как-то связан с миротворческим контингентом, и я уже собрался объяснить ей, хотя и не знал хорошенько, с какими словами обратится и что именно лепетать. Но чёрно-жёлтый жилет уже поплыл дальше, механически требуя:
– Что у вас? Талоны, удостоверения, электронные, проездные показываем!
Я обернулся. Позади, несколькими рядами дальше, сидел крепко сложенный парень в белой трикотажной рубашке с расстёгнутой верхней пуговицей:
– Проездной, – обронил весомо.
Он чем-то привлёк меня. Прозрачного кармашка для штрих-кода нет на рубашке. Самый смелый, да? А смысл? Три проверки, и штрих-код нанесут лазером на запястье руки. Я повернул голову настолько резко, что почувствовал боль. Наши глаза повстречались. На его лице проявился отпечаток благожелательства и странного внимания, словно ему тоже показалось, что мы свои. Казалось, мы сталкивались до того много раз, но когда-то давно, в прошлой жизни. Может быть, до войны.
– Молодой человек! – забрюзжал черно-жёлтый жилет. – Вы проезд оплатили?!
Мне стало страшно – в голосе контролёрши неожиданно проступили человеческие интонации: хамоватая усталость, грубость, недовольство, Да, это была обыкновенная женщина предпенсионных шестидесяти лет, с крашеными волосами, сохранившая остатки прежней ухватистости, и она не собиралась «культурно обслуживать» обладателя социального талона.
Тот, в белой рубашке, не ответил ещё ничего, но физически чувствовалось, как от него катятся волны холодной ненависти.
– Я говорил уже вам: проездной, – отбил небрежно, неспешно, как будто совсем и не угрожая.
Необъяснимая злая сила заключалась в его словах; очень хорошо помню ощущение жути, которое охватило меня тогда. И контролёрша сникла, пугающе одряхлела, ушла, пришамкивая:
– Ну, радуйся, радуйся! Заборол старуху? А берегись, как бы кто другой на пути не попался. И худо придётся тогда тебе!
Волны страха стихли. Я откинулся на спинку сиденья. Трамвай, прогремев по домотканой Маросейке, неожиданно очутился на улице Богдана Хмельницкого. Монументальное здание треста «Дирижабльстрой» промелькнуло за тёмно-жёлтым окном. Мрамор цокольного этажа приобрёл свинцовый оттенок из-за тонировки на стёклах вагона. Скоро должна была показаться высотка Телекоммуникационного холдинга. До большого дома, где я должен был жить, осталось недалеко.
Но что-то тревожило, что-то не давало позабыть Хадижат. Ладно, она хоть не называла меня «Фима», не перевариваю уменьшительного имени; хорошо хоть, не Фимочка. Вспоминал снова и снова её красивое контральто: «Тро… Тро…»
Ходи же, Хадижат. Беспокойство, как несимметрично стёртая колесная пара, давило один висок. Вот что! Я не мог сказать в точности, представился ей или нет, и мгновение, когда она назвала себя, помнил довольно смутно.
Я вдруг уверился с полной определённостью, что вовсе не говорил ей своего имени – Трофим. Откуда тогда Хадижат могла его знать?
КОНТРОЛЁРША выкрикнула остановку «Покровские ворота». На переднюю площадку взошли трое миротворцев. В народе их называли фашистами и оккупантами, в Телекоммуникационном холдинге – защитниками европейских ценностей и демократии.
Шепоток, вздрагивания, суетливые телодвижения – пассажиры поспешно обращали взоры внутрь себя. Напускная беспечность – у некоторых.
Ты знаешь, Хадижат, страх почти согревает. По телу растекается приятное покалывание. И тронуть нагрудный карман с прозрачным окошечком, пытаясь ощутить штрих-код паспорта – горячо. Самый известный русский поэт принимал ванны со льдом – чтобы ощутить выброс энергичного жара и то самое сладостное покалывание. Но ты, Фимочка, ведь не совсем русский, куда тебе ледяное купание.
Пассажиры возобновили прерванную возню, но уж очень фальшиво, тихонько.
Вот только мой карман пуст.
Жёстко спаянный внутренний шов. И колючие крошки. Стал думать, какие, будто могло помочь (сухарь, сушка, печеньки?).
– До чего кризис дошёл – уже сами в трамвае ездиют, – буркнула контролёрша почти громко. И объявила следующую остановку: – «1-й Сыромятнический переулок»!
Вагон, громыхая, тронулся.
Миротворцы не спеша продвигались по салону. А может быть, им тоже, как и мне, просто нужно сесть в трамвай, чтобы доехать куда-то? Бензин и биотопливо нельзя достать даже по талонам, электромобили ржавеют, брошенные по обочинам: кто же знал, что месторождения лития для аккумуляторов так быстро иссякнут.
Вот я уже на расстоянии поимки взгляда. Чувствую, как присматриваются. Подошвы сочно поскрипывают.
– Полковник Эрнст Рудин, – прикладывает ладонь.
Странно, что без акцента. Но и фамилия будто… Из наших? Искариот.
И приближается ещё на один тяжкий шаг.
– Молодой человек!
Трамвай прозвенел тоненько. Я с трудом поднял взгляд. Миротворцы выглядывали меня.
Или броситься, выпрыгнуть?.. Не знаю, сколько продлилось. Пускай даже есть логичные объяснения, заготовленные варианты ответа, но всё это без надобности. Потому что в солнечном сплетении обрыв и пустота.
– Да? – стараясь придать голосу легкость, пролепетал я.
Но их взгляды были направлены за меня. Назад. Сквозь. Затылком я ощутил чужое движение, чужой холодок. Медленно повернулся…
Всё тот же молодой человек в белой трикотажной рубашке сидел несколькими рядами позади. Рука в кожаной перчатке с открытыми костяшками и подушечками пальцев лежала на верхнем поручне кресла. Пшеничными волосами и наивной красивостью лица он походил на правдоискателя. Не думаю, чтобы старше двадцати пяти. Я уже не мог поверить, что несколько минут назад он говорил с пожилой женщиной-кондуктором так нагло и злобно. Приятные голубые глаза. Наши взгляды скрестились и я понял – ему, в свою очередь, с облегчением показалось, будто разглядывали меня.
– Ваши документы.
Пшеничный дёрнулся, недоверчиво ухмыляясь, – я видел его лицо, повернув голову и до боли скосив глаза. Говорят, боковое зрение острее.
Пассажиры разговаривали обычно, крикливо. Я отворачиваюсь. Опасности миновали. Приподнялся, не веря в подарок счастья; с трудом гнутся ноги. Один из рядовых даже отодвигается, уступая проход.
Коричневые ременные петли свисают с поручней. Кажется, будто завяленные змеи. Вперёд, ну, вперёд! Не шатайся; естественнее. Сделай пару шагов. Потерпи, дружок, потерпи чуть-чуть. Вот так, направляйся в конец вагона. Твоя остановка недалеко.
