Глеб заканчивал портрет какой-то миловидной особы, видимо, своей последней подруги: длинное фиолетовое лицо, прекрасные, хотя и розового цвета глаза, шея, состоящая из флюоресцентных желтых нитей, которые напоминали давно всеми позабытую так называемую «ближневосточную вязь». За старшим наблюдали еще три пилота: Леонид Котов — пухлый, подвижный блондин в блестящей куртке покроя «минро», с крупным аметистовым перстнем на левом среднем пальце, Алексей Седых — скромняга внушительного роста в комбинезоне из эластанина, и Конрад Помилов — бесшабашный красавец в ярком блейзере и кожаных брюках.
— Что за сударыня? — живо поинтересовался Помилов, давно сросшийся с имиджем неисправимого бабника. — Уж не новый ли диспетчер космопорта? Что-то лицо не знакомо.
— Да нет, — отозвался Котов, юмор которого был так же тяжел, как он сам, — у той лицо зеленое.
— Глеб, а правда, кто такая? — дружелюбно спросил Седых, разминая длинные пальцы.
Фет не торопился с ответом. Он положил на фузиохолст еще несколько ярко-фиолетовых изогнутых мазков, постоял немного, глядя на свою работу и что-то прикидывая, потом выключил сигмогрифель.
— Может, первая любовь? — не унимался Помилов, сверкая брюками.
Глеб ухмыльнулся, надавил пальцем на невидимый сегмент в самом углу холста, затем проделал то же в противоположном и горделиво отошел в сторону. Лицо сударыни на холсте стало странно искривляться, словно бы стягивая на себя все прочие фоновые краски, цвета несколько раз скачкообразно изменились, затем линии сомкнулись, образовав радужный хаос. Пока Фет собирал свои сигмогрифели по чехлам, из разноцветного кома на холсте с тихим треском образовался совершенно новый портрет. Лицо было вполне узнаваемым: седина короткого ежика над округлым лбом, прозрачные недоверчивые глаза, по складке озабоченности на каждой щеке и волевой подбородок с глубокой ямкой — новый капитан «Стерха» во всей красе.
— Опять ты со своими штучками! — едва ли не хором сказали Котов с Помиловым. Фет только недавно стал приучать своих пилотов к возможностям программируемой фузиоживописи. Нотки разочарования в их голосах говорили только о том, что пилоты еще не смогли понять, как Глебу удается писать одно, а в результате получать другое.
— Вот тебе и первая любовь, — покачал головой Седых.
В отсек зашел Антоныч — самый старший по возрасту на судне, из команды техников.
— А, новый капитан, — Антоныч мельком взглянул на картину. — Чего это у него лицо желтое?
— Сейчас так модно, Антоныч, — автоматически произнес Помилов, неожиданно осознав сотни лет, стоящие за этой фразой.
— Ну-ну, — Антоныч не спеша принялся устанавливать новый экодатчик. — Минут через тридцать будем смотреть запись с колонии, поглядим, какая мода у них, а? Небось до смерти модный народ эти колонисты…
— Кстати, — Глеб посмотрел на портрет, — отделению пилотов приходится плотнее других общаться с капитаном, вы это знаете. Поэтому прошу нормально отнестись ко всем психологическим особенностям его адаптации на новом для него судне. Капитан Нечетный достойно работал на «Медузе». К нам он переведен, естественно, не по своей инициативе. Мы все имеем равную ответственность перед законом, как на Земле, так и в дальнем космосе, поэтому, ребята, будет лучше, если каждый из нас останется самим собой — и при старом капитане, и при новом. Это только на холсте я вам рисую барышню, а потом вы видите своего кэпа. В действительности самая главная задача для отделения пилотов — это остаться отделением пилотов. Я знаю, что все вы об этом прекрасно помните, поэтому и завел этот разговор.
Сказав так, Глеб спокойно удалился в сторону своей каюты, оставив позади себя некоторую недоуменную паузу. Пилоты за годы работы привыкли к неожиданным и малопонятным речам старшего, в которых важно было не их содержание, а особый эмоциональный посыл, воспринимаемый каждым индивидуально. И все же паузы возникали после таких речей постоянно.
— Художник, — веско констатировал Антоныч, включая датчик.
* * *
Илья Курсов лежал в своей каюте и смотрел в стену. Огромная волна давних воспоминаний бесшумно захлестнула все его существо. Это было ровное скольжение знакомых образов, тихий, приятный и немного грустный процесс.
Годы учебы в Университете, Лиссабон, он с друзьями едет к Атлантическому океану… Знаменитый Перламутровый пляж, каучуковые горы, менявшие свои очертания, пока толпы отдыхающих скакали вверх-вниз и в воду… Поголовно все играют в волейбол… Мощная судорога в воде — Илья тонул дважды и дважды его спасали друзья по учебе… Но судорога — неполная правда. Он не сказал ребятам, что пока плавал в соленой прозрачно-зеленой воде откуда-то из глубин его психики вдруг вырвалось наружу странное незнакомое ощущение. Это было похоже на появление дополнительного зрения, которое видело мир вокруг совершенно иным образом. При этом тело каменело, ощущалась какая-то пульсирующая судорога и Илья в этом оцепенении шел на дно. Этот новый способ видеть заключался в том, что в сознании разворачивалась яркая, но абсолютно непонятная картина, а затем приходило понимание: я нахожусь здесь, именно в этой точке пространства, в совершенно неповторимой композиции физических объектов и внутренних параметров мыследеятельности, и я не смогу совершить ни одного телесного или ментального движения до тех пор, пока не завершится процесс, происходящий сейчас и пока еще недоступный для постижения. Сергей появился в толще воды и, подхватив Илью за руки, потянул к поверхности. Потом подоспели остальные. Удивительное ощущение стало таять и вскоре совсем исчезло. Илья не успел ни напугаться, ни напрячься, он только сидел на песке и выкашливал из легких теплую морскую воду. Потом пришла ужасающая головная боль.
Во второй раз — через два года, совсем в другом месте Илья поплыл наперегонки с лучшим пловцом своего факультета. Необыкновенное ощущение возникло резко и быстро расправилось в картину, состоявшую из сложного пересечения цветных полупрозрачных плоскостей, заполненных чем-то вроде обьемного повторяющегося узора. Через несколько секунд Илья потерял сознание. Хорошо, что в этот момент он плыл на два корпуса впереди чемпиона. Тот среагировал быстро, вскоре подошел небольшой спасательный катер и Илью доставили на берег. Вечером этого же дня Илья познакомился с Ольгой. Она видела, как он тонул. Они разговорились. Обнаружилось много общих интересов. Спустя пару месяцев им стало ясно, что их довольно-таки разные темпераменты и характеры гармонируют друг с другом. Им было интересно находиться рядом — будучи искренними или лукавя, иронизируя, грустя, ссорясь, мирясь. Это была большая любовь, по своей крепости сравнимая с настоящей дружбой, и в этой любви Ольге и Илье было интересно, как в каком-то путешествии по незнакомой и красивой местности, потому что эта любовь постоянно менялась, демонстрируя тем, кто ее испытывал новые и новые грани взаимоотношений. А через полтора года после их знакомства Ольга погибла. Ее восхищал альпинизм и она была хозяйкой Альп. Декабрьским снежным утром Илья узнал, что она погибла в лавине. Через три дня ему предстояло отправиться на орбитальный комплекс, а затем — на роботостанцию «Гамаюн». Дальше в воспоминаниях шла плотная шипящая чернота с малоосмысленными вставками каких-то встреч, профессиональных заморочек и научной работы. Эта чернота до сих пор вызывала в Илье только одно чувство — глубокое и горькое онемение.
