— Готово, — приблизившись вплотную к вожаку, лаконично проговорил он. Маниик был небольшого роста стройным мужчиной средних лет, спокойным, уравновешенным, никогда не выходящим из себя и не теряющим присутствия духа даже в самых сложных ситуациях.
— Хорошо, — бесстрастно сказал Марк. — Передай Бибберу, чтоб подготовил людей, через час выступаем. Идем по намеченному маршруту. А ты прихвати Йована и отправляйся на разведку. Нам не нужны сюрпризы.
— Понял, — Маниик кивнул и, не прибавив ни слова, бесшумно отправился назад.
Марк провожал удаляющегося следопыта блуждающим взглядом, в котором напрочь отсутствовал разум.
— Как они это сделают? — внезапно произнес он после продолжительного молчания. — И как же они это сделают…
Он зашелся в беззвучном смехе, и ваятель стал всерьез опасаться, что бывший кон окончательно сдвинулся.
— Знаешь, — отсмеявшись, Марк всё так же отрешенно посмотрел на Маддиса, похлопывая рукой по бедру, — это ведь только мы называем эффов — эфирцами. Сами себя они именуют Китоикано. Если перевести на современный общий — получится что-то вроде «Туманные Призраки». Но есть ещё один перевод. На старом наречии Китоикано значит нечто совершенно иное…
Его взгляд обрел осмысленное выражение, но где-то в самой глубине глаз плескался странный огонек, отдающий безумием куда больше, чем самые нелепые речи.
— О да, кое-что совсем другое… на старом общечеловеческом языке «Китоикано» значит «Творец Привидений». И сейчас, мой друг, ты поймешь почему…
Я слишком долго бежал, чтобы верить по-прежнему…
Последняя речь Рекс Аугусто де Ниар-Кайлески. Из официальных материалов заседания Верховного Трибунала.
Неспешный, какой случается лишь ясными весенними вечерами, розовеющий закат окутывал землю от горизонта до горизонта мягким очарованием наступающих сумерек. Со стороны недалекой овражистой речушки с пологими берегами, заросшими камышом, поднимались клубы реденького тумана, неохотно кружащегося под робкими порывами восточного ветерка, разносящего по округе запах влажной травы и медовый аромат луговых цветов. Небольшие дубовые и березовые рощицы, куцые черемуховые уремы, редкие сосновые старосады — раскинутые тут и там вдоль дороги, полнились веселым щебетом устраивающихся на ночлег птиц и задорной трескотней лишь недавно сменивших зимнюю шубку белок.
Удивительный наступал вечер, чарующий, навевающий легкий оттенок поэтической ностальгии даже на самые очерствелые души. Безымянный с удивлением подмечал в себе непонятное, давно забытое, радостно-тревожное состояние духа словно бы предвкушающее наступления чего-то нового, неизведанного и вместе с тем, несомненно, приятного. Оглядываясь по сторонам в поисках подходящего для обустройства ночевки места, он не переставал удивляться происходившим с ним переменам. Ведь всего несколько дней, проведенных в благословенных внутренних землях, до невероятности изменили его подозрительную, пребывающую в вечном напряжении и готовности ко всяким неожиданностям — малоприятным, по большей части, — душу. Отчасти это было связано с потусторонней, прямо-таки колдовской красотой водворяющегося вечера; отчасти — с остатками воспоминаний — постепенно тускнеющими, но всё ещё весьма свежими — о нескольких на редкость приятных (особенно по сравнению с годами, прожитыми в суровых землях Тартра) деньках, проведенных под гостеприимным кровом весельчака Гаргарона, деньках, немало скрашенных обществом дружелюбных и весьма пригожих служанок, каковых в хоттоле обнаружилось сразу три! А может, то было влияние неведомого ему доселе, но знакомого всем путешествующим чувства — чувства возвращающегося домой после долгой разлуки? И пусть у него нет настоящего дома и никто не ждет за накрытым столом его прихода — так по крайней мере считал сам Безымянный — это был его мир, его дом, земля, которую он считал частью себя самого, частью своей души.
Слева от дороги, бегущей на юг к Штормскальму, среди не очень густого соснового бора, практически лишенного подлеска, появился отчетливо просматривающийся просвет. Свернув в него, Безымянный через несколько десятков шагов очутился на небольшой, чуть вытянутой в сторону дороги полянке с крошечным, прозрачным ручейком, бегущим по каменистому руслу. Внимательно осмотревшись по сторонам, он пришел к выводу, что полянка образовалась не сама собой, а была кем-то специально приспособлена для нужд мимохожих путников: старые, поросшие мохом и наполовину сгнившие пни, осыпавшиеся трухой от легкого прикосновения — остатки срубленных давным-давно деревьев; надежно обложенное крупными речными голышами кострище — с землей, пережженной до черноты, и кусочками не осыпавшегося золой угля; груда хвороста, надежно укрытая от непогоды под раскидистыми лапами могучей сосны. Это ли не свидетельство чьей-то заботливости?
Заботливости, ха! Как же! Безымянный раздраженно фыркнул, озлившись на самого себя за не в меру подобревшие мысли. Так и станут заботиться о случайных прохожих неведомые устроители! Наверняка охотники или лесорубы заготовили себе удобную стоянку, чтоб было где отдохнуть и расслабиться после трудового дня. И, скорее всего, если как следует приглядеться, поблизости обнаружиться схрон с какими ни на есть припасами — ну не станут же они бегать в город за всякой надобностью! Вот, так и есть! Неподалеку от кострища, среди вылезших наружу сосновых корней, обнаружилась неглубокая ямка, наспех присыпанная землей и слежавшейся хвоей. Разворошив её подобранной палкой, он обнаружил внутри полную подозрительной буроватой жидкости флягу из тяжелого, небьющегося стекла в проволочной оплетке, набор точильных камней, затушенный шар-светлячок и ещё целую кучу разной, весьма полезной в обычной жизни и совершенно не нужной ему лично мелочи. Оставив в покое обнаруженную рухлядь и сконцентрировав все внимание на фляге, Безымянный откупорил сосуд, на всякий случай слегка отстранившись, принюхался и, вероятно полностью удовлетворившись результатами этой несложной процедуры, без долгих колебаний отхлебнул изрядный глоток из оставленной неизвестными бутыли. Крепость у неведомого пойла оказалась что надо, чего, к сожалению, нельзя было сказать о качестве и вкусе. Дешевый самогон весьма скверной выгонки — в самый раз для согрева холодными, ветреными ночами, — именно то, что требуется, чтоб не замерзнуть, но в то же время очень разумный выбор для людей, не желающих напиваться в стельку.
Закупорив бутыль и на время отставив её в сторону, Безымянный приступил к обустройству ночевки. Первым делом он сбросил заплечный мешок — изрядно располневший от щедрот Гаргарона и материнской заботы об «исхудавшем въюноше» его кухарки — наземь, и занялся костром. Натаскав хвороста и уложив его горкой, он сплел элементарное огненное плетенье состоявшую из чистой эманации пламени, и проявил её в самом центре костра. Хвоя мгновенно занялась, пламя с удовольствием приняло предложенное ему яство и, радостно потрескивая, набросилось на сушняк. Понаблюдав некоторое время за танцующими язычками, Безымянный вытащил из мешка небольшой котелок и, набрав воды из ручейка, установил над огнем. Дождавшись, когда вода нагреется, он бросил в котелок пригоршню просяной крупы и несколько кусков соленого мяса — вот и вся похлебка. Конечно, он вполне мог обойтись и без неё — благо Гаргарон не поскупился и снабдил его напоследок весьма изрядным запасом провизии, годной к употреблению и безо всякой готовки, но Безымянный — если случалась такая возможность — предпочитал горячие блюда, в особенности — супы! Несомненно, так сказывалось детство, проведенное на юге филиала, у берегов Великого Моря с его неподражаемо-разнообразной кухней, наполненной ароматами тысячи специй и трав, кухней, особенно знаменитой своими прозрачными словно утренняя роса, холодными супами и густыми, сдобренными жареными кореньями и острым перцем наваристыми бульонами. И, конечно, вином! Молодым, ещё не успевшим как следует отыграть, освежающе-хмельным, будто первый поцелуй юности или, наоборот, старое, выдерживавшееся в непроницаемой темноте древних подземелий десятилетиями, с глубоким, неподражаемым вкусом — своей утонченностью и изысканностью уподобляемое беседе с мудрецом. Такое вино хорошо пить во время партии в Великой Игре! Ах, вино, как же он скучал по вину все эти годы, ведь для него, прямого потомка древнего аристократического рода Александеров, «дар солнца» было не просто напитком. Отец не раз полушутя-полувсерьез говаривал, что в жилах их рода течет не кровь — а вино!
