В военное время Патрисия тоже сама сильно урезала возможности придворных общаться со своим идолом. Ну а я прикрыл эту шарашкину контору окончательно. А когда все недовольные взвыли и поползли ко мне с гневными петициями, я их встречал одним только вопросом:
– А что вам, собственно, от ее императорского величества надо?
– Мы имеем право ее видеть! – отвечали властолюбцы.
– Раз, а то и два раза в неделю даются балы, – говорил я им с каменным лицом. – И там вы можете лицезреть владычицу империи сколько душа пожелает.
– У нас важные и срочные новости! – возражали любители сплетен и наговоров.
– Для их приема имеются доверенные представители ее величества, которые донесут до ее сведения все самое важное. Мало того, по всему дворцу расставлены почтовые сейфы, записки и письма из которых ложатся на личный стол императрицы, и никто, кроме нее, к этому столу доступа не имеет!
Понятное дело, что на сплетников и на их записки я плевать хотел с небоскреба! Этими писульками занимался доверенный человек, и уже после сортировки самое интересное попадало ко мне или к Гарольду. До самой Патрисии Ремминг доходили только единицы. И если вдруг кто-то из дворянчиков все-таки прорывался к ней и пытался с негодованием поинтересоваться, почему нет никакой реакции на его послание, императрица его с угрозой в голосе осаживала:
– Значит, там не было ничего достойного или интересного для меня. Но все лежит в должной папке и с нужными пометками. И если соберется достаточный компромат, вашими жалобами или петициями займутся соответствующие службы. А может, и лично консорт. Причем начнут проверку с вас и с вашей деятельности.
В последнее время императрица стала мой титул использовать как волшебную палочку. Слишком ее достанут знатные да родовитые подданные, она сердилась и без особых затей отправляла их ко мне. Что интересно, в половине случаев ко мне так никто и не приходил. Ну а со второй половиной, кроме некоторых исключительных и действительно достойных случаев, я не цацкался. Знал, чем прижать, куда надавить и как выправить искривленное сознание почти каждого титулованного индивидуума. А после того как я показательно разобрался с несколькими, оставив их нищими, самым страшным моим вопросом, которым я встречал особо вредных и заносчивых просителей, считался:
– А как у вас с уплатой налогов за прошлый и предыдущие годы?
Даже у самого честного и законопослушного обывателя начинали потеть ладошки, трястись коленки, и он сразу забывал о сути своей незначительной, как правило, просьбы. А уж как остро жалел, бывало, что не обратился, как и положено, по инстанции.
Были еще и такие, которые мне нагло заявляли в глаза:
– Тема моей личной беседы – военная тайна!
Или:
– Мне надо поговорить о великом открытии!
– Ну, с этим так сразу ко мне! – весело восклицал я и, невзирая на титулы и прежние заслуги говорящего, приглашал в отдельную комнату для разговора. Если тот начинал упрямиться и возмущаться, именем империи приказывал его арестовывать как шпиона и препроводить в комнату для допросов силой. Тому, или той (попадались и такие дуры!), заламывали руки и волокли куда надо. Чем наглей был временно арестованный, тем дольше его держали без встречи со мной. И только один-единственный сумел как-то выкрутиться и получил крупную денежную компенсацию за свои страдания. С более чем десятка человек я сбил спесь и наглость до такой степени, что в моем присутствии некоторые придворные удалялись на максимально возможную дистанцию.
Еще я любил ошарашить пристающего ко мне индивида вопросом в лоб:
– Где имели честь защищать нашу Оилтонскую империю?
Или:
– Есть ли боевые награды?
А если не было, то:
– Почему?
На такое, да еще и герою, да еще и обладателю высших наград – Изумрудных Листков, не ляпнешь: «Не нуждался-с!» Или: «Да пошло оно все!» Знали и очень в это верили, что за такую грубость я мог и зубы вколотить в глотку. А то и глотку сломать вместе с шеей. Хорошо были наслышаны, что я за павших во время Вторжения воинов или за гнилое словцо в их адрес мстил до тех пор, пока враги оставались живыми.
Вот и накануне свадьбы я лихо поработал. Начал с того, что разогнал толпу собравшихся придворных бездельников, которым Патрисия обещала лично растолковать сегодняшние политические реалии в Галактике.
– Газеты читайте и смотрите программу «Императорский курьер»! – орал я. – Ее императорскому величеству сока в течение дня попить некогда, а еще и вам тут мозги вправляй!
Ну и чтобы бездельники не возмущались и не роптали по закоулкам дворца, я, не отходя от кассы, нагрузил добрую половину их обязанностями и невероятно важными для империи поручениями. Благо оных у меня хватало на три месяца вперед и от их количества голова пухла. Мой секретарь все сказанное мною записывал на инфокристалл и потом мне должен будет доложить о выполнении.
А я только внутренне похохатывал: выполнят – прекрасно! Будет нам с Патрисией облегчение. Не выполнят – тоже не беда, сами вытянем. Но в последнем случае я теперь всегда мог с омерзением скривиться и, повернувшись к секретарю, уточнить:
– Это тот самый, который не смог обеспечить поставку свежих овощей и фруктов Восьмому флоту? – и впоследствии, прикрываясь пошатнувшимся благом империи, издеваться как мне только заблагорассудится.
Кажется, многие это поняли, поэтому расходились нахмуренные и опечаленные.
Затем успел отменить три устаревших правила из протокола, назначить две новых должности, обладатели которых обязаны были еще более тщательно просеивать поток рвущихся к императрице подданных, и аннулировал одну церемонию, обязывавшую членов императорской семьи присутствовать на тризне в день смерти основателя династии Реммингов.
– Да на кой это надо?! – возмущался я, для убедительности своих слов встряхивая в воздухе главного церемониймейстера за лацканы его парадного сюртука. – Ведь празднуем его день рождения – и этого для увековечивания памяти предостаточно. Все остальное – от лукавого и от такого зла, как религия. Отменить и вычеркнуть из всех списков обязательных мероприятий! – Поставив несчастного на пол, я уточнил почти ласково: – Понял? Ведь ты меня…
– Да знаю, знаю вас… – пробормотал несчастный, вздохнул и с поникшими плечами потопал в только ему известном направлении. В его походке так и просматривалось: «Этак я скоро совсем без работы останусь…»
А вот в этом он был не прав. За все время своего пребывания консортом я упразднил всего лишь три ну совсем несуразные должности, о которых в современный космический век и вспоминать-то стыдно. Мало того, уволенные люди просто были переведены на другие места работы, а не вышвырнуты на улицу. Потому что у меня имелись стойкие жизненные стереотипы: в богатом правовом государстве бедных, безработных и бездомных не должно быть по умолчанию.
