В кабине «Камаза» горел свет. «Ага!», – подумал я: «Значит, закончили уже!».
На всякий случай я постучал в дверцу, не желая попадать в дурацкое положение. Мне открыли: раскрасневшаяся Анжела что-то поправляла в своем туалете, возвращая перекрутившуюся юбку на место, а на роже Пеклеванного можно было блины печь – так она лоснилась от удовольствия.
– О! Вот и Серега! Ну как там, снаружи?
– Дождик пошел! – угрюмо буркнул я, залезая в кабину.
– Да-а?! – деланно удивился Пеклеванный: – Пойду, посмотрю!
И прежде чем я успел остановить его, вылез из кабины и захлопнул дверь.
Анжела повернулась ко мне:
– Че, Серый, че ты тушуешься? Я девушка добрая, пользуйся, пока даю! Выпить хошь?
Я кивнул, чувствуя, что начинаю краснеть. Анжела разлила водку, сунула мне стаканчик:
– Давай, охрана! За знакомство! Как Саня сказал: За милых дам!
Мы чокнулись и выпили.
– А между прочим, Серый! Знаешь, какие бывают дамы? Не занешь? Бывают: дамы, не дамы, и дам, но не вам!
Она захохотала, довольная своей остротой, и я вдруг подумал: «А чего я стесняюсь, как Наташа Ростова на балу? Что я, не мужик? Как говорила моя Катерина: „Все мужики – кобели!“. Ну и я буду кобелем – как все!»
Я повернулся к Анжеле, взял ее руками за плечи, развернул, и взасос поцеловал в мокрый красный рот. Во мне поднялась какая-то волна – сжать, смять, ободрать одежду, согнуть, ворваться и обладать этой женщиной, как это делали звоеватели в древние времена, отдавая взятые города на три дня своим полчищам – на разграбление!
Анжелика погасила свет, и в темноте мы возились, как два борца, меняя позы, скрипя зубами от желания, сжимая друг друга в обьятиях. Кабина раскачивалась, ходила ходуном, а когда произошел долгожданный взрыв наслаждения, и мы замерли, утомленные борьбой, снаружи раздался стук Пеклеванного:
– Эй! Народ! Вы че, дома в койке?! Дождь идет, холодно! Давайте быстрее!
Мы натянули на себя одежду, зажегся свет, и в кабину влез действительно мокрый Пеклеванный:
– Ну вы даете, ёкэлэмэнэ! Я битый час торчу возле машины, мужики уже ржать начали – «Камаз» качается, как на колдогребинах, дождь хлещет! Во, блин, потеха!
Мы допили водку и начали укладываться спать. Анжелика, сверкая ляжками, забралась в «спальник» к Пеклеванному, как они там разместиись – ума не приложу, да меня это и не интересовало. Утомленный водкой, недавней болезнью и Анжелой, я забылся в тяжелом сне…
* * *
Проснулся я, когда «Камаз» уже выруливал на трассу. Пеклеванный, взлохмаченный со сна, курил, вертя баранку, Анжелика, свесив нечесанные патлы, высунулась из «спальника», глядя на дорогу. Было еще темно, дождь не прекращался, судя по всему, всю ночь.
– Проснулся? – спросил Саня, не поворачиваясь: – Сейчас шесть часов утра, если все нормально будет, к ночи будем в Москве!
Мы переехали Волгу, без всяких приключений минули Жигули, как раз рассвело, я при дневном свете рассмотрел свою вчерашнюю пассию, и мне стало противно. Мы, практически молча, доехали до Сызрани, заправились, и к часу были возле Пензе, где нас остановили на посту ГИБДД. Судаковские печати и тут «проканали», как говорил Пеклеванный, в кунг никто не заглядывал, и «Камаз» въехал в Пензу. Потянулись знакомые дома, ларьки, заправки… У одного из поворотов Анжелика, получив две сотки баксов, вышла, послав нам на прощание воздушный поцелуй, и убрела куда-то в сторону, во дворы.
– А ни че бабца! – кивнул Пеклеванный ей вслед: – Ты вчера гандон-то хоть надевал?
Я отрицательно помотал головой, внутренне обмерев – ё-моё!
– Ну и дурик! Я же тебя предупреждал – возьми!
– Я взял, да как-то не сложилось…
– Эх ты! Теперь, как приедем, сразу иди в «пиписькин дом»!
– Куда?
– В кожвендиспасер! У этих трассовых лярвов чего только не бывает – и трепак, и сифон, и кое-что похуже!
Мысль о том, что я мог подхватить какую-нибудь венерическую заразу, а то и Спид, от грязной трассовой проститутки, перепихнувшись с нею в кабине «Камаза» на Богом забытой площадке для отдыха водителей где-то под Самарой, здорово расстроила меня, вдобавок простуда разыгралась с новой силой, и я только прохрипел в ответ: «Теперь же все лечиться!», скорее пытаясь успокоить себя, чем водителя.
Видимо, у Бога, в которого я не очень-то верю, для всех есть мера испытаний и бед, и мы свою исчерпали до дна, поэтому-то до самой Московской Кольцевой автодороги, к которой мы подехали в двенадцатом часу, ничего с нами не произошло.
Въезжали мы в Москву по Рязанскому проспекту.
– Куда сейчас? – поинтересовался Пеклеванный, вытряхивая из пачки последнюю сигарету.
– В смысле – куда?
– Ну, разгружаться где будем?
– А где ты должен был разгружаться?
– Вообще экспедитор должен был указать, где! А теперь-то что делать?
– Поехали ко мне! – махнул я рукой: – Там и разгрузимся!
Через полчаса мы подъехали к моему дому. У меня при виде его даже сердце защемило, настолько родной, уютной и привычной показалась мне старенькая, обшарпанная пятиэтажечка! Я вспомнил, как завидовал Паганелю, имеющему такую крутую квартиру, и подумал, что там, у него, по сути каждая вещь омыта кровью – или кровью древних, давно исчезнувших людей, или кровью наших современников. Откуда мне знать, скольких, как Николеньку и Леднева, настигла смерть по указке Логинова?
Мы за час перетаскали все ящики из кунга в мою квартиру, звгромоздив всю комнату. Я вскипятил чайник, мы посидели на кухне, попили чай, покурили, и Пеклеванный засобирался:
– Командировка у нас до девятого! Сегодня уже час, как шестое, значится так: девятого с утреца я тебе звоню, заезжаю, и мы возвращаемся на базу, как огурцы – типа только приехали! Ты только эта… Ну, бумаги все сделай, и если че – я ни при делах! Лады?
– Лады… – я пожал его руку, и Пеклеванный ушел. Спустя минуту до меня донесся звук заработавшего двигателя. Уехал.
До трех ночи я разбирался с ящиками. Судаков напихал в них все, что можно было взять с собой. Например, в одном ящике лежали две здоровенные темные лиственичные плахи, в другом – каменная плитка с пола. Саму мумию Судаков сложил пополам, предварительно раздев, отрезал голову, и в таком виде упаковал все по ящикам.
Признаться, меня здорово мутило, когда я извлекал пакеты с мумией, у которых под пленкой угадывались очертания человеческого тела. Мумия попахивала, я обвязал ее веревками и вытащил на балкон, прикрыв старыми серыми фанерками. Голову, вложив в хозяйственный пакет, поместил в морозилку. Остальное компактно переложил в три ящика, и сел отдохнуть – у меня снова поднялась температура, голова раскалывалась, ломило все тело, и страшно хотелось спать.
Я вытащил из шкафчика на кухне все таблетки, какие только были в доме, и высыпал их на стол. Гулина терапия буквально поставила меня на ноги, но вся эта беготня по ночному Октябрьску, ночевка под Самарой, долгая дорога до Москвы все же измотали меня, и я чувствовал, что мой недуг возвращается.
