Я вытащил из шкафчика на кухне все таблетки, какие только были в доме, и высыпал их на стол. Гулина терапия буквально поставила меня на ноги, но вся эта беготня по ночному Октябрьску, ночевка под Самарой, долгая дорога до Москвы все же измотали меня, и я чувствовал, что мой недуг возвращается.
Быстро отыскав баночку олитетрина, я заглотнул сразу пять штук – завтра с утра мне предстаяло много думать и много делать, и антибиотик за ночь должен был убить болезнь в моем теле.
Не раздеваясь, я рухнул на кровать, и мгновенно уснул – все, путешествие закончилось!
«… И ты, как мальчик с пальцем,
но дыр в той плотине не счесть!»
Б. Гребеньщиков, из раннего
Олететрин, даром что антибиотик второго поколения, сделал свое дело – утром, которое для меня наступило в полдень следующего дня, я проснулся почти здоровым. Первым делом я нагрел ванну, залез туда и час драил себя всеми известными мне способами, чуть ли не в «Фэри» полоскался.
Наконец, чистый, благоухающий одеколоном, я облачился в свежее белье, натянул футболку, трико и вышел на кухню – покурить и подумать над своими дальнейшими действиями.
Единственным моим предпологаемым союзником мог бы стать Борис, но я не был уверен, что и он – не из шайки Паганеля, и тоже только разыгрывал из себя простачка-археолога. Нет, процентов на девяносто девять я был уверен, что Борис – честный и порядочный человек, но на один процент – не верил, и это меня мучило…
В конце концов я решил все же съездить к нему – на Алтай они собирались после праздников, по идее Борис должен был быть дома, а кто он, бандит или нет, решиться на месте!
Я захватил денег, решив поесть по дороге – дома все равно ничего не было, и уже выйдя на улицу, пожалел, что не взял какой-нибудь предмет из кургана, показать Борису.
Нас не было в Москве дней пять, но за это время не изменилось ровным счетом ничего – та же промозглая, сырая погода, те же озабоченные, затырканные жизнью люди. Меня всегда поражал этот город – и у безработной матери пяти детей, живущих на куцее государственное пособие, и у раскормленного «нового русского», вылезающего из «шестисотого» автомобиля с сотовым телефоном в руке, одно и то же выражение лица. И те, и другие хотят отдохнуть, нет, даже не отдохнуть, а скорее – остановиться в этой бесконечной жизненной гонке, выбросить из головы каждодневные мысли о деньгах, продуктах, пеленках, колготках для детей, о бандитах, банках, нечестных партнерах, наглых любовницах. Москва – город загнанных лошадей, а что с ними делают, всем известно…
* * *
Электричка высадила меня на нужной станции и загрохотала дальше. Я пошел по знакомой тропинке через уже полностью облетевший лес, вспоминая, как красиво, ярко и свежо алели, желтели, багровели тут листья в сентябре…
У калитки дома Бориса я остановился – ну, будь что будет, пусть даже Борис и связан с Паганелем, но убивать я его не буду! Хватит! Надо было вообще оставить наган дома, но, как говориться, хорошая мысля…
Скрипнула дверь, и на крыльцо вышел Борис с ведром в руках. Увидев меня, он расплылся в улыбке: «Серега! Здорово! Не ожидал! Как дела?»
Мы вошли в дом, и искатель потащил меня за стол, я приехал как раз к обеду. Сестра Бориса, Светлана, немолодая уже женщина, безмужняя мать двоих детей, внесла и поставила на стол огромную кастрюлю со щами. Истосковавшийся по домашней пищи, я ел за троих, благо, стол ломился от всяких русских осенних разносолов – салаты, грибы, квашенная капустка с клюквой, маринованные помидоры, соленые огурцы…
Борис достал из резного, потемневшего от времени шкафчика графин с водкой: «За встречу!» Под такую закуску грех было не выпить, и мы не стали грешить…
После обеда, сердечно поблагодарив хозяйку, мы пошли осматривать дом.
Был он деревянным, сложенным из надежных дубовых брусьев. Три комнаты на первом этаже, здоровенная мансарда наверху, куда вела скрипучая деревянная лестница.
Стены, тщательно ошкуренные и проолифленные, словно светились изнутри приятным темно-коричневым, со светлыми прожилками, деревом. Здесь на удивление хорошо дышалось, и я впервые понял, какое это счастье – жить на природе, в своем, вот таком вот, просторном и чистом деревянном доме, не спеша заниматься хозяйством, вечерами рано ложиться спать…
Я сказал об этом Борису, он улыбнулся и подмигнул мне:
– Созрел, значит!
– В смысле – созрел? – не понял я.
Борис повел меня вверх по лестнице, к себе, на мансарду, на ходу объясняя:
– Каждый человек, каждый русский человек, я имею в виду, с возрастом приходит к мысли, что лучше всего иметь свой, большой и светлый, дом где-то в пригороде, растить детишек, огородничать и писать мемуары!
Я засмеялся – писатель из меня никакой! Борис нахмурился:
– Зря смеешься, между прочим! Это не я придумал, это известная истина: про дом, про сына и про дерево!
– А про мемуары?
– Так какой же русский не хочет рассказать о своей жизни в старости? Кстати, вспомни Лену! Она же уехала из города в деревню, и не жалеет!
– Так она же художница!
– А что, по-твоему, художники – не люди? – Борис обиженно засопел.
– Да нет, люди, конечно, просто я хотел сказать, что ей для работы необходимо уединение и природа вокруг! – промямлил я, поглядывая на Бориса. А он, как-то сразу посерьезнел после упоминания о Лене, и задумчиво глядя в окно, сказал:
– Мы вот с тобой сейчас здесь, а она там одна… Обидеть может любая мразь! Эх, надо бы съездить, навестить…
«Ого!», – усмехнулся я про себя: «Не иначе, как стрела Амура! Интересная штука – жизнь! Ловили Судакова, а может статься, что Борис поймает в этой Богом забытой деревушке свое счастье!».
* * *
– А вот и моё обиталище! – Борис распахнул дверь, и мы вошли в мансарду.
Передо мною предстала огромная, длинной во весь дом, комната со скошенным потолком, такими же, что и внизу, деревянными стенами, с большой, явно саморубленной кроватью и широким столом темного дуба у окна в торце мансарды. Убранство дополняла пара книжных шкафов, боксерская груша, основательная обшарпанная, висевшая на стальном тросике, и множество полок, заполненных, так же, как и у Паганеля, археологическими находками.
Правда, Борис в основном интересовался древней керамикой – полки заполняли всякие горшки, кувшины, амфоры, фиалы, тарелки – целый посудный магазин!
Борис пододвинул мне гнутое, оплетенное лозой кресло, сам уселся на кровать, которая даже не скрипнула под искателем.
– Здесь курить можно? – спросил я.
– Форточку только открой! – ответил Борис, пододвинул ко мне керамическую пепельницу. Мы закурили, я все собирался с духом, не зная, как начать.
