— У нас они нафиг не нужны! — заметил психолог.
Был вечер третьего дня, когда Яков Анисенко не ходил на работу. Альбицкий тут же предложил работу в психологической службе Лиги, но Яков не чувствовал себя готовым к этому пути. Это же участие в работе террористической организации. Статья, и тяжелая. Да и участвовать в убийствах, даже на уровне аналитики? Нет! Нет! Он же врач.
— Яков Борисович, вам все равно придется уезжать из России, если вы публично обозначите свою позицию по ПЗ Дамира, — писал Альбицкий. — Да, даже, если не обозначите — все равно придется. За границей сотрудничество с Лигой ничем не грозит по местным законам. Ни в одной приличной стране никакие запросы из России о выдаче даже не рассматривают после того, как нашу с вами родину выперли из Интерпола.
Так что можно опасаться только убийц, подосланных СБ. Это реальная опасность, но грозит в основном мне. Вам — не в такой степени. Но, если вы не хотите участвовать в нашей работе по принципиальным соображениям, есть другой вариант. В эмиграции живет человек, который любит помогать таким честным соотечественникам, как вы, получить здесь хорошее образование. Как насчет Оксфорда? Магистратура плюс практика в Лондоне. Здесь тоже есть люди, которые нуждаются в помощи. И вам не придется никому подделывать ПЗ.
— Да, — набил Яков.
Около десяти вечера зазвонил телефон.
— Яша, ты слил карту Лиге? — спросил Медынцев.
Глава 14
— Какую карту? — усмехнулся Анисенко. — Нигде нет моих подписей.
— Ты прекрасно понимаешь, какую. Больше некому. Я теперь в их списке по твоей милости. Спасибо тебе! Ты этого добивался?
— Я добивался оправдания невиновного.
— Ну что, добился?
— Посмотрим.
— И не добьешься. Зато меня расстреляют твои друзья.
— Из списка можно выйти.
— И заодно из ПЦ. За пять лет до пенсии. И внуков по миру. И все из-за кого-то болтливого мальчишки, который сам подставился!
И Алексей Матвеевич бросил трубку.
Подходила к концу вторая неделя в коррекционном отделении ПЦ. Это было практически одиночное заключение. Гулять выводили, причем даже на два часа, как пациента Центра. Но выводили в микроскопический дворик с парой маленьких заснеженных кустиков, и всегда одного. «Но все равно гораздо лучше, чем в ИВС, — думал Дамир. — По сравнению с ИВС просто рай».
Примерно раз в три дня приходил психолог. Расспрашивал, просил рассказать о себе поподробнее. Дамир так уставал от одиночества, что и сам готов был исповедоваться до бесконечности. Да и что тут скрывать, когда они видели твою карту? Гораздо труднее было перенести те дни, когда Сергей Юрьевич не приходил.
Как ни странно, взгляды психолога не отличались радикально от взглядов Дамира, Волков вовсе не был восторженным поклонником режима. Или не хотел таковым казаться. Он жестко стоял только на одном: методы Лиги недопустимы. Дамир не спорил. Он и сам никогда не был уверен в их допустимости.
— Да, я так и не думаю, Сергей Юрьевич, — говорил он в десятый раз. — Просто сорвался.
— Вам не нужно передо мной оправдываться, — отвечал психолог. — Наша задача исправить ситуацию.
— Да, да, — кивал Дамир. — Я же не протестую.
— Не протестуете, но и не чувствуете вины.
Дамир вздохнул.
— Я действительно не понимаю, какой вред мог нанести обществу. Моя реплика кого-то побудила вступить в Лигу? Не верю. Это слишком серьезное решение, слишком рискованное, чтобы принимать его на основе флуда в инете.
— Если человек уже об этом думал, вполне могла. Как последний аргумент.
Последний такой разговор был вчера.
Сергей Юрьевич встал, легко коснулся его плеча.
— Все, до встречи.
— Когда?
— Дня через два.
— Сергей Юрьевич, вы не могли бы навещать меня чаще?
— Дамир, карантин сегодня заканчивается, с завтрашнего дня у вас будет больше общения.
Утром он ждал перевода в другую камеру, но ничего не произошло. После завтрака его вывели на прогулку.
Февраль подходил к концу, и погода стояла почти весенняя. Светило солнце, освещая дальнюю стену прогулочной камеры и растапливая снежные шапки на кустах.
Дамир прислонился спиной к этой стене, коснулся рукой горячих кирпичей, закрыл глаза.
В ИВС в прогулочные камеры солнце не заглядывало вовсе, здесь доходило до пояса, и можно было представить, что стоишь на вершине, у подножия простираются поля. А за ними синеют одна за другой новые горные цепи.
Послышался лязг открываемой двери и шаги.
Дамир открыл глаза.
В прогулочный дворик впустили рослого парня, которого Дамир никогда раньше не видел.
— Загораешь? — без церемоний спросил тот.
— Пытаюсь.
Он подошел к Дамиру и протянул руку.
— Меня Федей зовут.
Дамир представился и ответил на рукопожатие.
По тюремным рассказам он знал, что не каждому незнакомцу стоит пожимать руку, но в ПЦ расслабился и не вспомнил о воровских законах.
— Татарин что ли? — спросил Федя.
— Наполовину.
— Здесь мечеть есть.
— Я неверующий.
— Здесь без этого трудно. Я в храм хожу.
— Давно здесь?
— Полгода.
— А я третью неделю. Считая диагностику.
— А до этого?
— В ИВС.
— Там, говорят, камеры на троих. И сухо.
— Да, но не сказал бы, что это райское место.
— Так, понятно, что здесь поприятнее будет. А я в Бутырке был. Вонь, духота, плесень на стенах и спать по очереди.
Дамир не нашелся, что ответить.
— Где-то я тебя видел, — проговорил Федя.
Дамир пожал плечами.
— Вряд ли.
— Ты за что здесь? — спросил Федя.
— Оправдание терроризма. В обще-то, за одну фразу в комментарии.
— И что же ты такого сказал, чтобы тебя сюда упекли?
— Похвалил Лигу.
— Альбицкого?
— Угу.
— И сколько за это?
— До семи лет. Правда, в обмен на согласие обещали штраф.
— Штраф? Мне тоже следак обещал, что, если согласку подмахну, на пыжик не уеду.
— Пыжик?
— Пожизненное. Ну и еще, что здесь курорт. Ну, по сравнению с Бутыркой, курорт, конечно. Так что в этом не соврал. А вот ты заливаешь, парень. Это блок «эф», здесь о штрафах не думают.
— Блок «эф»?
— Тебе не сказали что ли? Коррекционка разделена на блоки. Блок «эф» самый тяжелый. Здесь думают, как бы на пыжик не уехать да под расстрел не пойти. У тебя карту-то снимали?
— Да, конечно.
— И что психолог сказал?
— Что карта чистая. Ну, кроме моего поста. Я и сам знаю, что чистая.
— А в чем обвиняли?
— Кроме поста? В убийстве Анжелики Синепал.
— Это которую в театре отравили?
— В театре. А ее отравили?
— По телеку говорят, да. Рекламка какая-то театральная была отравлена.
— Программка? Вот почему психолог спрашивал про программку…
— Ты ПЗ-то видел?
— Нет. Сергей Юрьевич сказал «тайна следствия».
— Психолог?
— Да, коррекционный.
— Да ты бледный как смерть! Может врача позвать? Они здесь приходят.
— Ничего, — с трудом выговорил Дамир. — Ничего не надо.
Дыхание перехватило, сердце упало куда-то вниз, ногти заскребли по горячему кирпичу.
— Один парень из наших сидел на «А». Ну, он не совсем из наших, коммерс, но мы его защищали, наша группировка, — сказал Федя. — Так вот там было двое пропагандистов Лиги по оправданию терроризма. Так что, Дамик, они были на «А». А у тебя другое что-то.
— Федь, я правда не убивал, — сказал Дамир. — И я не из Лиги.
Дамир пытался дышать глубже, но холодный воздух почти не помогал.
— Федя, — смог сказать он. — А ты здесь за что?
— Семь трупов шьют.
— Неправда?
— Ну, понимаешь, была еще одна группировка, и они очень нехорошо себя повели…
— Понятно, бандитская разборка.
— Ну, можно и так сказать. Но это как дуэль, понимаешь? У них же тоже были стволы.
— Понимаю, — Дамир заставил себя улыбнуться. — В ПЗ есть?
