– Еще раз,– потребовал Касеев.
Монтажер продемонстрировал снова запись техпроцесса.
– То есть,– подвел итоги после просмотра Касеев,– что делали постамериканские политики в Кремле почти час, никто не знает, кроме самих политиков, наших и ненаших... У меня тут появилась мысль... Простая и банальная. Ты только нашу картинку так высушивал или другие тоже? Гавайские, Аляску, Евроновости?
– Тока нашу,– сказал Вася.
– Пойдем и посмотрим,– предложил Касеев.
Они пошли и посмотрели. Везде все было нормально – российские дипломаты спутали папку, заодно и указали еще раз постамериканцам их место. На радость всему прогрессивному человечеству.
– И чем мы это можем объяснить? – осведомился Касеев.
– А че тут объяснять? Мы можем редактировать только собственный материал. Софты ведь под себя сами маркируем. И остальные – тоже. Наши коды зашиты в программе, чтобы те, кому положено, могли всегда отследить источник. Ты ж сам все это прекрасно знаешь. Каждый инфоблок, каждый сетевой адаптер, мобильники, кадросенсоры – все пишут свои данные в кадры, фиксируется время, место и автор съемок. И влезть в чужой кадр своими грязными руками я могу, только если у меня есть либо авторский код, либо превосходящая степень приоритета. А у меня такого нет.
– Стоп-стоп-стоп.– Касеев помотал головой, словно отгоняя наваждение.– Евроновости мы сломать не можем, а Кремлевские коды – пожалуйста? Легким движением руки?
– А если у них техник такой же придурок, как и твой Зудин, то он мог просто не закрыть кадропроекцию. В принципе, кадропроектор и кадроприемник в момент контакта обмениваются информацией, считай, гонят кино не столько в визуальном режиме, сколько через Сеть. Но если в настройках кадропроектора поставить ограничение – сенсоры будут писать картинку с кадра как с реального объекта. Вот этого ограничения тут как раз и не поставили. Оно не сработало во всех кадроприемниках, но сушить мы можем только свою запись. Могу, конечно, звякнуть моему корешу в Евроновости и попросить проверить, но тогда сенсация будет не только у нас. Что ты сказал?
– Хреново, говорю, получается,– повторил Касеев.– Полный писец получается.
Гонялся ты, Женя, за сенсацией, людей трусами называл, требовал и настаивал, а теперь вот получи и распишись.
– Что будем делать? – спросил монтажер.
Множественное число он употребил скорее из вежливости. Сам он делать ничего не собирался. Он сейчас испытывал облегчение оттого, что решение будет принимать кто-то другой.
А сам он пойдет домой. И немного выпьет за ужином. Потом возьмет с полки книгу и сядет в кресло перед тем местом, где у нормальных людей стоит телевизор, а у него – аквариум.
Телевидения Вася не переносил на дух.
– Иди,– сказал Касеев.– Я тут посижу, подумаю, дверь потом сам закрою.
Вася ушел.
А плохое настроение осталось.
Слишком всего много, подумал Касеев. Так в жизни не бывает, чтобы и баба эта из Комитета Безутешных Матерей, и участковый, и тут же еще этот кадр... И еще...
Очень хочется дозу. Прямо сейчас. Не выходя на улицу. Растереть Зеленую крошку между пальцами и вдохнуть... Он не помнит, чем пахнет зеленая пыль. Она чем-то пахнет, точно. Но чем?
Каждый раз запах новый... и одновременно – знакомый, назойливый, въевшийся в мозг...
Он сам назначил своим ребятам собеседования. Выходит, нужно вернуться в кабинет и вызывать, расспрашивать, уговаривать еще несколько часов... Вместо того чтобы вызвать машину и через пятнадцать минут открыть оружейный сейф, достать стеклянную ампулу...
Касеев вышел из монтажной, закрыл дверь, оставил отпечаток ладони на сенсоре.
Если он все-таки решит отправиться в кабинет, то идти придется направо по коридору, к лифту. Если домой – налево, к лестнице, ведущей к гаражу.
В кабинете остались вещи, вспомнил Касеев, сворачивая налево.
Куртка, инфоблок, сумка... К черту, сказал Касеев. Все может подождать до завтра.
Еще необходимо предупредить оператора, нужно обязательно запечатлеть арест участкового. Иначе безутешные матери будут рыдать и биться в истерике...
Касеев остановился и прижался лбом к холодному пластику двери.
Сегодня точно что-то не так. Еще никогда его так не трясло в предвкушении дозы.
Никогда...
Что-то всегда бывает в первый раз.
Рука пахнет зеленой пылью. Точно – пахнет. Он ведь чувствует этот запах. Пахнут пальцы. Пахнут...
Касеев поднес руку к лицу. Только показалось. Показалось! Касеев замахнулся рукой на дверь.
Сволочи! Сволочи! Сволочи...
Стены вокруг начинали течь.
Нет, не течь – превращаться в дым. Удушливо-серые волны перекатываются вокруг Касеева, прикасаются к его лицу, ощупывают, прикидывают, с какой стороны лучше напасть, сжать горло, залить рот и легкие...
Дым обволакивает все, больше нет коридора, пола, стен, потолка – только тяжелый, вязкий дым. Дышать тяжело.
Касеев нащупал дверную ручку, повернул. Попытался повернуть. Дым густеет, превращается в смрадный кисель, мешает не только дыханию, но и движениям.
Пеленает. Связывает. Пакует.
Сейчас он совсем застынет, запечатав Касеева в этих клубящихся сумерках.
Толкнуть дверь. Толкнуть дверь, выбраться из этого дыма. Выйти в просторный гараж. Там люди. Там машины. Там дорога домой.
Всего один вдох – и мир снова станет... станет... станет... Нормальным?
Дышать становилось все труднее.
Даже крикнуть уже не получится. Даже стон не вырвется из горла, стянутого прядью серого дыма.
Проснулась боль в глазах, как тогда, на перроне, когда туша Корабля выскользнула из облаков, из пенящегося мира, из бездны слепящего света...
Нет, тогда боль пришла не от Корабля, вдруг понял Касеев, а позже. Немного позже... А на перроне он почувствовал... почувствовал...
Касеев опустился на колени.
Тогда он ощутил то самое чувство, которое потом пытался вернуть, растирая между пальцами Зеленую крошку, вдыхая пыль... тщетно пытался вернуть.
Его снова обманывали. Подсунув Зеленую крошку вместо правды...
А теперь... Теперь пытаются убить здесь, в коридоре... растворить в дыму... утопить в стенах и полу, ставших леденяще-вязкими...
Они...
Кто-то склонился над Касеевым. Касеев попытался рассмотреть, кто это, но не смог.
Они пришли его добить. Втоптать в бетонный пол, который стал грязью.
Что-то пророкотало высоко над головой. Голос...
– Дыши,– пророкотало среди серых туч.– Дыши...
Касеев захрипел, легкие не слушались.
Кто-то навалился на него, надавил на грудь. Резко отпустил. Снова. И снова...
Воздух ворвался в легкие.
– Живой? – спросил Пфайфер.– Я думал, опоздаю...
Странно устроена жизнь. Бедняга Вася, обнаруживший проблему с новостями из Кремля, мучился – сообщать об этом кому-либо или нет. Его напарница Ляля такими сомнениями не страдала, хотя именно она Васе файл и продемонстрировала.
