О работе ему напомнил Бача, больно наступив на пальцы. Голицын отпустил руки, и его стремительно потянуло вниз. Груз перевернул тело ногами вверх, и чёрная слизь понеслась навстречу. Боль в ушах сдавила голову, и Женя выпустил гигантский пузырь, едва не потеряв шланг. Вспомнив наставления Гаспара, он вдохнул, стараясь приноровиться к непрерывно поступающему и раздувающему рот потоку воздуха. Погружение замедлилось, и когда ему показалось, что сейчас он войдёт в слизь с головой, Голицын повис на дёрнувшей спину верёвке. Николас уже парил рядом. Запустив руки в чёрную массу, он пошарил по дну, затем, выдернув, поспешно смыл слизь с кожи. Управлял он телом умело и, зависнув горизонтально, неспешно плыл над черной поверхностью. Взглянув на Голицына, Николас показал пальцем вниз.
«Да понял я!» — кивнул Женя.
Собравшись с духом, он погрузил руки в колышущуюся перед лицом чёрную массу. Нащупав пальцами дно, тут же выдернул руки обратно. Показалось, что слизь живая и, обволакивая, проверяет кожу на вкус.
Даже захлестнувший через лицо шланг не смог скрыть презрения, с которым Николас наблюдал за его действиями. Тогда Женя набрал полную грудь воздуха и опустил руки в слизь по плечи, уткнувшись ладонями в гладкое дно. Теперь он задержался слишком долго, и показалось, что руки окунулись в заросли крапивы. Выдержав через боль ещё пару секунд, Женя выдернул их назад и победно взглянул на Николаса. Но Николас уже на него не смотрел, он, проплыв, насколько ему позволяла верёвка, примеривался к новому месту. Смахнув с локтей остатки похожей на масло слизи, Голицын запустил руки вновь. Теперь его охватил азарт. Захотелось, чтобы ему обязательно повезло, и он утёр нос и чванливому Николасу, и недоверчивым грузовикам-кровопийцам. Но дно по-прежнему было пустынно. Его гладкая поверхность напоминала отполированный камень. Твёрдая и скользкая. В голове лёгким звоном разливалась пьянящая эйфория. Поверх неё накатывала боль от давления, обхватившего виски стальным обручем. Сознание то смазывалось и уносилось прочь от тела, то становилось невыносимо резким и, казалось, даже с закрытыми глазами он видит молекулы кожи на собственных пальцах. Женя напрочь потерял счет времени. Он, как заведённая бездумная машина, опускал руки, скользил ими вдоль гладкого дна, вытаскивал, смывал слизь и вновь погружал. Им овладела настырная, непонятно откуда взявшаяся мысль — или вещь, или жизнь!
Неожиданно его потащило вверх, и черное дно рухнуло вниз. Он взмахнул рукой, пытаясь его достать, но верёвка за спиной натянулась, и, будто цепь на шее взбесившегося пса, потянула в другую сторону.
Голицын стоял на палубе, покачиваясь и придерживаясь за поручни. В глазах всё двоилось, сливалось в размытые кляксы, а то свет и вовсе мерк, и, казалось, что уже наступила тьма. Побитое оспой лицо Бачи расплылось в стороны, и сквозь заложенные ватой уши Женя услышал:
— Так тебя ненадолго хватит.
Показалось, что в голосе мексиканца скользнуло сочувствие.
— Это потому что он неправильно дышит.
Санчо долго возился, развязывая на груди узел, и тяжёлый груз рухнул к ногам.
— Посмотрите на его руки.
— Потому и говорю, что его ненадолго хватит.
Женя, глупо улыбаясь, посмотрел на их расплывчатые лица, затем на собственные руки. Красные пятна кровоточили, а там где их не было, кожа приняла младенчески розовый и нежный цвет. Боли он не чувствовал и лишь виновато пожимал плечами — не заладилось сегодня с вещью, но вы не подумайте, в следующий раз я обязательно…
Затем его затрясла крупная дрожь, колени подогнулись, и он обессилено опустился на палубу.
— Женя, ты не молчи, ты говори! — тряс его за плечи Сергей.
— Пройдёт, не беспокой его. Ему надо отдышаться. Первый раз так часто бывает. Потом приноровится!
Санчо склонился и заглянул Голицыну в глаза.
— Эй! Подойдите все сюда и поприветствуйте нового грузовика! Он выдержал испытание. А если кто-то этого не понял, то будет иметь дело со мной!
Закинув на плечо Женину руку, Санчо помог ему встать и повёл сквозь расступившуюся толпу.
— Идём, отлежишься у меня в каюте. Там тебе будет помягче.
Часть вторая
Закат Аквасферы
Глава первая
Черный четверг
Оркестр был в ударе! Седьмая симфония Шостаковича гремела под сводами концертного зала, словно ревущие за бортом штормовые волны. Звуки накатывались и заполняли всё вокруг, как заполняет трюм водяной вал через роковую пробоину. Ударили басы, за ними подтянулись скрипки и, наконец, вступили трубы. Дирижёр, похожий на злого тролля с мокрыми волосами, пронзает пространство дирижёрской палочкой. А вот теперь кларнеты и флейты…
— Хорошо играют.
— Кто? — приподнявшись на локтях, Сергей удивлённо посмотрел на штурмана.
Сам он слышал лишь скрип досок, да переругивания на соседней палубе.
— А-а… ничего… это я потихоньку схожу с ума, — стряхнув накатившее наваждение, ответил Женя.
— Здесь это не зазорно. Здесь все такие.
И они вновь замолчали, каждый думая о своём.
— Интересно, какой сегодня день? — первым нарушил тишину штурман.
— Да какая разница?
— Не скажи. Плохо, когда нет порядка. Бестолково, если не знаешь день, число, час.
— Допустим, четверг. И что? Тебе стало легче?
— Четверг… пусть будет четверг.
Из-за галеры выглянула ехидная физиономия Лопе. Раскрыв пальцами полуслепой и вечно закисший глаз, он пригрозил кулаком:
— Эй! Вам запрещено разговаривать по-русски!
— А морду тебе не набить? — огрызнулся на вполне сносном испанском Сергей. — Без твоих ушей обойдёмся!
— Серж, ты бы с ним поосторожней, — дёрнул за рукав Женя. — Знаешь же, что он всё докладывает Баче.
— Знаю, потому и чешутся руки морду набить. А насчёт календаря ты прав. Надо было с первого дня делать зарубки. Хотя бы вот тут, на борту. Или на моём весле. Уже до середины добрались бы, наверное. У меня, кстати, тоже с головой не всё в ажуре. Весь набор — и голоса, и видения, и призраки. Медленно, но верно мы превращаемся в таких же, как они.
Голицын одёрнул порванные рукава, подтянул севшие от постоянных ныряний и потерявшие цвет брюки комбинезона и возразил:
— Надеюсь, что нас с ними роднит лишь рваная одежда.
Сергей не обратил внимания на его замечание и продолжал философствовать:
— Скоро мы, как и они, потеряем человеческий облик и будем деградировать назад к обезьяне. Обрастём шерстью, отрастим хвосты. Впрочем, Бача уже превратился в гориллу. Женя, а ты кем станешь? Я бы хотел обратиться в лемура. Висел бы на ветке и таращил на всех глаза.
