Зажужжал ПМК, я пролистал сообщение. «Привет, сталкер. Слышал я, что случилось. Вертолёт к Янтарю направляется через пару часов, по пути выкинет тебя на Агропроме, я договорился. Поспеши, ждать не будут. Проф». Спасибо, профессор. Схватив рюкзак, я покидал в него консервы, аптечки, патроны, кинул на плечо «Сайгу» сгрёб в охапку «Кольчугу» и рванул из дома. Как же я сразу не допёр, что жива Хип, ждёт меня там, может, ранена или прячется от кикимор в старом схроне. А я сижу здесь, мерзавец, в потолок пялюсь. Бегом, бегом…
— Далеко собрался, сталкер? — Окликнул меня странно знакомый голос, когда я выбежал из подъезда и устремился к НИИ.
Я обернулся.
У крыльца стояла Хип. В обожжённой, грязной «Кольчуге», исхудавшая, бледная, с забинтованной рукой. Живая.
— С днём рождения, Лунь, — Хип протянула мне мятую файловую папку с паспортным бланком. — Подарок тебе.
— Пойдём домой, родная, — я посмотрел в небо, удивительно чистое, синее, какого давно уже не видел в Зоне, и растворился в нём от захлестнувшего душу счастья.
***
— Такие дела. Великий был сталкер. — Лихо опрокинул в себя стопку перцовки. — Жаль. Всё Зона, гадина, она довела.
— Девчонку жалко. Привыкла она к нему, до сих пор убивается. Сбрендил то он всего за день до её возвращения, — добавил Фреон. — Отчего так, дружище, настоящие люди страдают, а всякая погань, — сталкер неприязненно покосился на Саранчу — живёт и здравствует.
— Что врачи говорят?
— Не узнаёт никого, бормочет что-то и счастливо так улыбается, — вздохнул Лихо. — Радостно ему, глаза так и горят… всё что-то про Зону, Фугаса, земля ему пухом, а чаще с Хип разговаривает, по ночам особенно. Совсем плох.
— Я к нему в больничку заходил… фруктов там, и прочего передать, — Барин задумчиво покусал ус. — Узнал он меня, мужики.
— И чё сказал?
Барин невесело усмехнулся:
— Любит, говорит, тебя Зона, Барин. К чему бы это, а?
Третий ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде «полынь»; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки.
Апокалипсис Иоанна
Зоны больше не было.
Не было смерти. Остались только мы. Я и Хип. А там, где раньше была выжженная трава, где росли изуродованные радиацией деревья, где от воды поднимался ядовитый туман, и бродили чудовища Зоны, теперь раскинулся чудный, прекрасный сад…
Тёплый, сухой ветер блуждал в кронах стройных зелёных деревьев, сверкали быстрые, как вздох, прохладные ливни, нежное эхо отзывалось шуму падающей с неба чистой, вкусной воды. Мы любили сидеть на веранде, пережидая краткую непогоду под шиферной крышей, чтобы потом, огласив окрестности ликующим воплем, бежать к лесному озеру или, выпив настоянного на дикой мяте чая, неспешно прогуляться в тени старых аллей, послушать шёпот вековых деревьев.
Прошлое забывалось, как дурной, неприятный сон, остатки кошмара выветривались из памяти. Я уже не верил в то, что Зона существовала. Она ещё снилась мне иногда, и я боролся с ней, изгонял её из своей памяти. Зона уходила…
Но сны оставались. Они отравляли то счастье, которое я нашёл в тот день, когда Хип вернулась, когда исчезла в небе вечная хмарь и растворились в небытии серые дома, аномалии, монстры. Поэтому я был осторожен. Я сдерживал свои эмоции — крик радости, любое резкое движение и даже просто громко сказанное слово, и мир снова становился серым, невзрачным, а воздух — прогорклым. С лица Хип исчезала улыбка, и я видел её не в привычном ситцевом платье, а в сталкерском комбинезоне, и счастье в её глазах сменялось горечью и усталостью. Дом, наш чудесный маленький домик становился чужим, и вместо соснового бора и реки я видел за слепым окном бесконечное туманное болото.
— Он очнулся, доктор…
— Это временно, девочка… боюсь, всё слишком серьёзно…
Я ненавидел Доктора. Это он вызывал жуткое, бледное существо с деформированной рукой, которое вырывало, выцарапывало меня из обретённого рая, проклятый монстр держал меня, не давая вернуться. Доктор и эта тварь всегда приходили вместе, и каждый раз кошмары становились всё более реалистичными и продолжительными. Подробными. Эти двое отбирали у меня мой радостный, солнечный мир.
Так случилось и на этот раз. Только что я лежал на густой траве лесного пригорка, жмурясь от солнечных лучей, и вот трава уже вовсе и не трава, а смятое одеяло, а вместо солнца в глаза светит маломощная лампа. Проклятье… опять…
— Убью… твари…
— Вот это лишнее, Лунь, — Доктор покачал головой. — Но определённый прогресс уже есть. Меня видишь?
Я не ответил, но Доктор удовлетворённо кивнул.
— Видит. Поговори с ним, Хип. Думается мне, вытащим мы твоего Луня.
Хип… они и тебя мучают. Какие глубокие тени под глазами, а сами глаза красные, плакала, наверно… значит, не одного меня посещают кошмары. Странно только, почему она не смотрит на белокожего, тощего монстра, сгорбившегося возле моей кровати, монстра с таким жутким, сверлящим взглядом единственного чёрного глаза.
— Прости меня, сталкер. Если бы я знала, что так всё обернётся…
— Ничего, прорвёмся, стажёр, — я криво улыбнулся. Какой реальный, осязаемый кошмар. Хип улыбнулась в ответ такой знакомой, усталой улыбкой. Я сжал ладонь девушки и закрыл глаза. Мне нужно было уснуть, чтобы проснуться уже там… но я просто уснул.
***
— Ты точно в курсе, куда идти? Слушай, если бы я знала, что эта твоя Зона такая гадость…
— Ага. Лучше по вокзалам шариться и на гармошке играть. Не, Хип, ты как хочешь, а я дальше пойду. Вот, вроде по карте всё правильно, холм, водонапорная… километра два осталось до базы.
Хип? Да, она… и ещё какая-то деваха. Странно. Я попытался окликнуть их, но ничего не получилось. Логично. Это ведь просто фильм… а я то дурень! Должно быть, кинооператор сейчас смеётся там, в своей каморке над чудаком-зрителем, сидящим посреди Зоны и болтающим с экранными персонажами. Я обернулся. Никого. Кинотеатр в Припяти пуст и заброшен, рассыпаются гнилые сиденья, в прореху крыши смотрят звёзды, черным-черно в окошке «кинщика», там уже давно нет ничего кроме плесени и отсыревшего мебельного хлама…
— «Свобода» — это круто, Хип… — продолжала тем временем невысокая, щуплая девушка в жёлтой болоньевой куртке и такими же жёлтыми, как лимон, крашеными волосами. — Ни ментов, ни уродов всяких… воля! Никто над душой не стоит… Город-сказка, город-мечта, попадая в его сети… тата-тара-татата…
