Он уже снова лежал, когда занавеска дернулась. Слава Ктулху, там стояла Жива. С небольшой склянкой в руке. Спиртом тянуло так, что его даже передернуло.
– Могу поджечь, – Жива усмехнулась, – как абсент в клубах. Помнишь?
– Иди ты… – Морхольда потрясывало, когда снова пришлось садиться. – Чуть не помер.
Она пожала плечами.
– Захотела бы, помер бы. Пей.
Морхольд выпил. И умер. Провалился в вязкую глубокую чернь, изредка пересекаемую синими всполохами. И остался в ней. В коротком, до утра, аду. Его личном аду, где Морхольд оказался в прошлом. В своем прошлом, что так и не случилось. В прошлом, из-за спокойствия и мира которого хотелось плакать. И от его конца тоже. Снова.
* * *«Опс… вот она и пятница. Наконец-то. Вечер, июнь-месяц, тепло, выходные… прекрасно. Срочно-срочно валим из офиса, да живее. Нас что-то держит?» Подруга-тень согласно кивает: да, и нечего притворяться, будто не знаешь, что именно. «Хорошо-хорошо, я быстро».
Бац-клац по модно-черной клаве. Резко и точно печатаем все, что будет нужно в понедельник. Домой брать не хочется, так как дома в субботу и sonnabend надо отдыхать. Пляж там, стройные и загорелые тела, алкоголя немного, party на открытом воздухе. А раз за все это нужно платить – так приходится срочно заканчивать все дела. Иначе и платить нечем будет. Интересно: есть кто-нибудь еще в офисе? Кто это там копытцами стучит? Да не один? Трудоголики завелись, не иначе, это плохо. Нас, любителей поработать, и дустом потом не выведешь.
В коридоре яркий свет. И тень Морхольда заинтересованно присматривается к своим товаркам, появившимся в проеме. А-а-а-а… Все ясно. Длинная, острая и худая жердина главбухини, кокетливая клепсидрочка финансовой повелительницы и высокий твердый параллелепипед исполнительного директора. Да и голоса тоже их.
Действительно, прямо удивительно, тень Морхольда соглашается с нашей остро-худой, и чего это вы в пятницу, да? Ну-ну, конечно, бюджет готовите. Тень-подружка согласно кивает, наверняка уже перекинувшись парой слов с такими же, как и она. Хотя… есть, всегда есть два варианта.
При первом – две тени, та, которая с выпуклостями, и строго-жесткая, будут стоять в обнимку и любоваться закатом. Во втором – те же, будут сплетаться во-о-о-н на том самом диване, кожаном и скрипучем, что стоит у финансини в кабинете. Кто знает, какой лучше для разведенного мужика и матери двух детей, на которую давно забил ейный муженек?
Бухгалтерша идет к лифту. Даже и смотреть не нужно, чтобы понять, какое у нее сейчас выражение лица. Ну, точь-в-точь как девушка из Смольного, которая застукала на сеновале кучера Семена с кухаркой Палашкой. Такое же, наверняка, как будто зараз съела кило лимонов. Развратники, ага, и на семью ей, финдиректору, глубоко наплевать. Эх, грымза ты, грымза…
Морхольдова тень соглашается и представляет, как вечером из подъезда, где живет их острый главбух, выйдут: похожая на страдающего (хотя куда уж дальше) полнотой Винни-Пуха тень ее мужа, ее собственная и похожие на сиамских близнецов, семенящие сына и его жены. Погрузятся в пузатенькую «одиннадцатую», которая при закате будет, отражаясь в сером асфальте, похожа на минивен. И упылят на дачу. На все выходные. И давай там… Выдавать стахановские рекорды по вскапыванию-полке-обрезке-корчеванию-поливке-и-посадке.
А второй вариант? Есть, лежит запыленным на антресолях, и в нем глубокие тени, полненькая и острая, ложатся в сторону от театральных кресел. А сиамская… она теряется среди многих таких же где-то, где весло, много музыки, света стробоскопов и веселья. Возможно ли?
Все-все, товарищи, я тоже ухожу. Морхольдова тень, радостно подпрыгивая, идет за ним к лифту. Сзади чуть слышно скрипит дверь, закрываясь. Счастья вам. И людям, и их спутникам.
Ох, как на улице-то хорошо! Солнце еще высоко, тепло, пахнет еще свежими, хотя уже и не клейкими, березовыми листочками. Прямо хоть пой от наслаждения жизнью. Вперед, вперед. Сегодня Морхольд без автомобиля, своим ходом. И очень даже не против. Ни он, ни его тень. Она бежит сейчас впереди, рассматривая встречных и поперечных. Любопытная подруга. Да и сам Морхольд тоже, если уж откровенно говорить. Ничего не может с собой поделать, любит наблюдать за людьми.
Вот, красиво, как по подиуму, идет девочка, совсем молоденькая. Волосы до попы, ноги длинные-шоколадные, разрез на легком платье до… самой верхней из всех верхних, трети бедра, в верхнем вырезе – не то что прыгает, нет. Там плавно, как морские волны, колышется. Очочки и сумка от «Gucci», туфли от еще кого-то. А тень?.. Ну-у-у на те… чего это она такая сгорбленная? И плечики трясутся. Подруга, а сходи… уже успела, ну умничка. И?
Ну конечно. А чего ж еще могло быть? Думать надо было, думать, своей красивой головой. Да, такие они, мужики, а ты что хотела? Ну, не плачь. И стоит-то совсем ничего… А варианты? Наверное, их будет больше, чем два.
…Красивая молодая женщина с «упакованным» кавалером под ручку. В глазах – упоение жизнью и своей красотой, ни сожаления о том маленьком куске фарша, который не так давно вытащили из нее. А по ночам, когда очередной тест на беременность летит в ведро с кусками использованной туалетной бумаги, – слезы, слезы и боль;
…такая же красивая, но не такая уверенная в себе и в жизни, толкающая впереди себя коляску, купленную через газету «Из рук в руки», в корзинке пакет из «Магнита» или «Пятерочки»;
…красивая, уверенная, с коляской из «Детского мира», модной, трехколесной. И с «упакованным» товарищем.
Какой вариант будет, а, подруга-тень? И Морхольд не знает… Ладно, иди красиво, бабочка-папильон, все у тебя образуется.
А это кто? Ох, какие они. Даже не тянет назвать дедом и бабкой. И даже пенсионерами не тянет обзывать. Не подходит оно ни к гвардейской выправке пожилого мужчины с рядом орденских планок, ни к его женщине в легком летнем плаще и шелковом шарфике на шее. Идут плавно, аккуратно и уверенно. Смотрят на мир уже не такими, как в юности, цветными глазами. Но все равно – твердо и чуть с насмешкой.
И тень-подруга уже закрутилась перед аристократически вычурными их спутниками, сняла взявшуюся откуда ни возьмись треуголку, помотала плюмажем, отвешивая церемониальный поклон. Дама пролорнировала молодого (ну да, подруга сейчас в образе) повесу. Кавалер качнул гордой гвардейской головой с римским профилем. Вот ведь, были люди в их-то время…
Вперед, вперед. По лестнице, шаркая в прыжке подошвами «Конверсов» по выщербленным ступенькам. Остановка, люди, спешащие домой, поток желтого и оранжевого цвета, текущий мимо в серой асфальтной струе. Что тут интересного?
